Если в одном месте собирается много ослепительно-красивых женщин – жди беды. Если эти женщины еще и ведьмы – не стоит строить планы на выходные. Елизавета знала это. Она ведь сама была ведьмой. И она собирала этих женщин не в первый раз, хотя с их точки зрения, теперь, едва ли имела на это какое-либо право.

Высший конклав ведьм не был формализованной структурой с твердо устоявшейся иерархией, или даже хоть сколько-нибудь четко определенными целями. Ведьмовское сестринство почти пало под ударами патриархата, хотя Елизавета все еще помнила времена, когда оно было сильно, когда перед этими женщинами и их способностями склонялись даже лучшие из мужчин, когда правители не считали зазорным опуститься перед ними на колени и просить о помощи. В ту пору они были сильны своим безусловным единством, но с тех пор прошло много лет и это единство стало не таким уж безусловным. Они все еще обменивались информацией, оказывали друг другу помощь и поддержку в сложные времена, они все еще делились друг с другом знаниями, но в сущности, каждая из них была сама за себя, а многие из них еще и стали частью структур, которые Елизавета презирала и которые считала опасными для самого женского начала. Удерживая за собой место главы ведьмовского конклава, Говард ставила перед собой целью более тесное сотрудничество ведьм, их объединение на примере того, как это было в прошлом. Задача эта, впрочем, всегда была трудновыполнимой, потому что времена диктовали свои правила и то, что объединяло этих женщин в прошлом, либо не существовало теперь вовсе, либо напротив, способствовало их раздору. Сестры убивали сестер ради мужчин и мужских игр. Иронично, что мужчин, многие из них, при этом, ненавидели всей душой и всем сердцем, а некоторые не стеснялись этого проявлять.

Винить их за это было сложно. В ведьмовской конклав входили в абсолютном большинстве ведьмы исключительных способностей, навыков, или ума. Возраст многих переваливал за два столетия. И за этот срок они вытерпели от мужчин многое, особенно от магов, которые с презрением относились к ведьмовской сущности женщин и утверждали свою власть не искусством колдовства, но грубой силой и примитивным ремеслом, которое они смели называть магией. Что прошла почти каждая из этих женщин, особенно те, которые увидели расцвет патриархата средних веков, и представлять не следовало. Каждая из них носила на себе шрамы – неважно на душе, сердце, или теле. Не каждая смогла научиться принимать эти шрамы, как опыт.

Весь особняк стоял на ушах уже неделю. Приглашения были высланы месяц назад, Елизавете следовало хорошо представлять, кого конкретно ей ожидать, а потому, прежде чем начинать какие-либо приготовления, она дождалась ответов. Часть этих ведьм открыто говорили, что им необходимо выбрать новую главу конклава, обвиняя Елизавету во многих ошибках, и в этом они не были к ней несправедливы, или жестоки. Часть из них предпочли бы видеть главой конклава только ее и никого больше, разделяя с Говард ее прошлое, ее заслуги, ее идеи и ее убеждения. Доверять, впрочем, нельзя было никому, потому что в женском обществе никогда не знаешь, кто воткнет тебе нож в спину, кто подольет яд в еду, а кто швырнет заклинанием, от которого отмоешься уже только на шестом слое Сумрака.

Приготовления шли особенно активно в последние три дня. Елизавета знала, что некоторые гости пожелают остаться после основной части мероприятия, а другие – будут оценивать уровень гостеприимства Ковена по тому, какие канапе им подадут. К счастью, современность позволяла оплатить и кейтеринг, и клининг, и прислугу, сто процентов которой, по известной причине, теперь составляли мужчины. Унижать чем-то подобным, да и просто предвзятым отношением мужчин, что состояли в ее Ковене, Елизавета не стала бы ни за что на свете, а потому, все они получили «выходной» на ближайшую неделю, или попросту просьбу поехать развлекаться подальше от поместья и не появляться в его предместьях даже если случится апокалипсис.

Елизавета просыпается рано, часть утра проводит в проверке необходимых приготовлений и остается удовлетворена. Лимонные пирожные дли Милдред, гостевая спальня в белых тонах для Жозефины, сад камней для Цзинь Вень, вечеринка у бассейна для Аманды и водка для Арины. Учесть специфику еще четырех десятков ведьм, которых ожидала, Елизавета постаралась тоже. И все же, день обещал быть непростым.

- Не здоровайся за руку с высокой рыжей женщиной с вороньим гнездом на голове, не принимай никаких подарков, если ничего не можешь дать в ответ, не поднимай тостов за мужчин, даже если кто-то из них поднимет, - на ходу объясняет Барбаре ведьма, застегивая сапфировый браслет на руке. Стоило ли говорить, что эта встреча хоть и претендовала на формальную, все равно была и оставалось ярким примером ярмарки тщеславия? От того, как ты выглядишь, сколько стоят твои украшения, а главное – сколько магической энергии в них вложено, зависела успешность предстоящей беседы. Так что, на стоимость туфель, платья и украшений Елизавета не скупилась, тем не менее, стараясь не перебарщивать. Новогодние елки на этом собрании тоже будут. Следовать их примеру – значило подвергать свой безусловный авторитет некоторым сомнениям.

- Никаких согласий на совместные ритуалы. Не принимай приглашений, но и «нет» не говори. Чего-нибудь обтекаемого и бессмысленного будет достаточно, - она рассказывала Барбаре об этих условностях, кажется, всю неделю. И хотя девушка могла бы этому удивиться, Елизавета четко знала, для чего это делает. Мелочи могли сыграть решающую роль. Говард не была намерена этим мелочам дать испортить ее план. Никаким мелочам она не была намерена дать испортить ее план.

- Веди себя уверенно. Они в гостях, но хозяйка здесь – ты, - во всяком случае, этим женщинам нужно было научиться в это верить и смириться с мыслью до тех пор, пока Барбара на самом деле не освоится в своем новом статусе, о котором пока даже не подозревала.

- Что ж, началось, - услышав звонок в дверь, Елизавета бросила на себя придирчивый взгляд в зеркало и направилась к двери. Помедлив всего секунду, женщина потянула ручку на себя, нацепив на лицо самую доброжелательную улыбку, на которую была способна.

- Милдред, моя дорогая, - высокая рыжеволосая ведьма, которая не считала нужным шибко скрывать свой возраст, коснулась поцелуем щека к щеке Елизаветы, улыбаясь ничуть не менее лучезарно, чем Говард. Их можно было бы принять за подруг. В иное время. Сейчас подруг здесь не было.

- Ты стала блондинкой? – с налетом удивления спросила ведьма, протягивая букет полевых цветов, которые прислуга тут же уносит с тем, чтобы поставить в воду и на центр стола в гостиной, - Знаешь, тебе идет. Ты похорошела. Как там было? – она сделала вид, что задумалась, - Ах, да. Смерть тебе к лицу, - на мгновение повисла пауза, после которой обе ведьмы рассмеялись, сделав вид, что не заметили двойного дна у этого комплимента.

- Позволь представить тебе Барбару. Лучшая из моих учениц, - указав на стоящую неподалеку девушку, Елизавета подошла ближе, - Барбара, познакомья, Милдред Уоттс. Величайшая из подлинных Салемских ведьм, - голос ее был спокоен, Говард знала, что ее давняя знакомая любит лесть. Все они ее любили.

- Очень приятно, Барбара, - Милдред протянула ведьме руку для пожатия.

Все известные земле войны всегда начинали мужчины, мужчины проливали несравнимо много крови, ради мужских устремлений гибли люди. Но опаснее во все времена были женщины. Некоторые из тех, что должны были здесь теперь собраться, были теми, ради кого мужчины рвали друг друга на куски, уничтожая и свое наследие, и своих родных, и свои народы. В этом состояло их безупречное искусство быть теми, кем они являются – ведьмами. Елизавета знала, что это такое, но две тысячи лет позволяли ей оставаться в стане тех, кто предпочитал кое-что иметь в своих руках, не доверяя ни свою жизнь, ни свою судьбу никому, кроме самих себя, или, на крайний случай – себе подобных. В конце концов, Барбара доказала, что спустя три века жизни они могла брать ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизнь тех, кто был рядом с нею. За жизнь своей наставницы. За жизнь своих соратников. А стало быть, справится она и с жизнями своих сестер, теперь, когда пришло время для этого. Даже если она сама пока об этом не знает.

Взгляд рыжей ведьмы пристальный, улыбается она открыто и широко, но от этой улыбки на мгновение становится жутко, когда она понимает, что Барбара не намерена здороваться с нею так, как здоровались равные. Им здесь ни к чему были эти мерзкие ведьмовские штучки, которые Елизавета видела насквозь, потому что знала некоторых из этих женщин веками. Одно прикосновение позволяло Милдред узнать о человеке, или Ином почти все и этот уникальный дар, который она тренировала годами, создавал ей определенную репутацию. Но ей не нужно было знать все о будущей главе своего конклава. В некотором смысле, даже наоборот. Ей вообще ничего знать было не нужно. А потому, ее улыбка, большая похожая на оскал, теперь была лучшим подтверждением ее пагубного устремления. Но Елизавету не обманешь, а Барбару не стоило пытаться провести. Ей не хватало опыта, но за ее спиной была наставница, которая вполне способна была обучить ее многому. Во всяком случае, достаточному, чтобы она не делала фатальных ошибок, который в этой змеиной яме могли стоить ей жизни.

Они провожают Милдред в просторную гостиную и ведьма оглядывается, не смущаясь своего восхищения. Похвала обстановке, похвала высоким потолкам и безупречно-изящным легким шторам. Милдред любила роскошь, возможно, гораздо больше, чем требовало здравомыслие и в этом они сходились с Елизаветой, с разницей в том, что последняя не делала роскошь самоцелью и легко, хотя и совсем не предпочтительно, могла выжить как в лачуге, так и в поместье, в котором жила теперь.

Как бы там ни было, а Милдред занимает свое место в кресле, прислуга почти сразу же предлагает ей чай и ведьма увлекается тем, что научает поучать смертную девчонку верному обращению с такими высокими гостями. Прекрасно, пусть, потому что очередной звонок в дверь заставляет Елизавету взглядом позвать Барбару за собой.

[float=left][/float] Прежде, чем в дом заходит худенькая блондинка на неприлично высоком каблуке, врывается дым от ее сигарет, да такой плотный, точно она нарочно стояла несколько часов у дома, силясь накурить себе дымку. Но судя по запаху горной лаванды, сигареты здесь ни при чем и блондинка – просто любительница эффектных появлений. Так и есть. Елизавета знает ее очень давно и весь этот напускной пафос есть следствие травмы трехвековой давности. Быть благородной дамой и оказаться изнасилованной после удачной осады города толпой мужчин – так себе впечатление. Но это ничего, и Кристина не расстраивается. Она ведь все равно нашла каждого из них и сварила супы из их детей, содрала кожу с их жен, а их самих закопала живьем, принеся в жертву матушке-природе. Как раз в ту пору она и получила свою заветную «вне категорий», а потом пошла вразнос в поисках подлинной любви. Результат этой любви, не приходилось сомневаться, лежал в трех сумках, что тащит за нею ее водитель.

- О, моя дорогая! – Кристина выпускает струйку дыма и целует Елизавету в щеку, прежде стиснув ее с такой силой, что на секунду ведьме стало не вполне комфортно. Понятие личного пространства у этой девушки отсутствовало напрочь и с этим пришлось смириться. Со временем. Лобызать всех и вся, кого считала равными себе, даже если ненавидела – в этом вся она.

- А ты, наверное, Барбара? – указав на стоящую неподалеку девушку, она распахнула свои объятия с сигаретой в руке для ведьмы и расцеловала ее в обе щеки, - Наслышана. Ты ведь помогала Лиззи сражаться с этим проклятым мужичьем в Москве, да? – она звонко смеется, проходя на середину холла, пока ее водитель тащил сумки в гостиную, - Нет, ты не подумай, я мужиков очень люблю, - она указывает на свой багаж, - Я двенадцать раз была замужем, не это ли лучшее подтверждение моей любви? Хотя нет, ты права. Лучшее то, что все двенадцать – всегда со мной! – она радостно, хотя и немного безумно хохочет, а затем проходит в гостиную и визг слышится уже от встречи с Милдред. Что ж, половина здесь не виделись лет сто, так что, их радость от созерцания друг друга, была вполне предсказуема.

- Просто не прикасайся к ее мужьям, хорошо? Она очень ревнива, - ничуть не осуждающе просит Елизавета, посмотрев на несколько растерянную Барбару, - Кристина – немного того, это правда, но она так хороша в некромантии, что никто так не хорош. За это мы прощаем ей… Много странностей, - хотя на взгляд Говард, какие уж тут странности? Так, маленькие, незначительные особенности, которые только придавали шарма Кристине и всему их ведьмовскому собранию.

[float=right][/float] Когда на пороге появляется Друзилла со своими пятью рабами-мужчинами, Елизавету слегка передергивает, но она не подает виду. Эта женщина даже не пытается сделать вид, что они – лучшие подруги, но она очень вежлива и приветлива. Совсем не так, как с мужчинами, одетыми в безупречные черные костюмы, но от того не менее отчаявшиеся и молчаливые. Елизавета было хочет спросить, но ведьма, протягивая большую и красивую коробку с пирожными Барбаре, машет рукой, давая понять, что этот, с ее точки зрения, мусор, не стоит ничьего внимания.

- Они побудут здесь, хорошо? Не волнуйся, они ничего не расскажут. Я всем им отрезала языки, - она улыбается так, что у Говард мурашки бегут по коже и ждет, когда ее проводят в зал. С женщинами здесь она знакома давно и хорошо, но поговорить ей есть о чем только с Кристиной. Они обе не просто настороженно относятся к мужчинам, но ненавидят их во всем своем безумии. Кристина уже успела разложить черепа мужей на своем месте за столом и теперь рассказывала служанке, кто был кто, как раздражал ее и в каких муках умер. Это ничего, ведь им всем сотрут память перед тем, как щедро заплатить и отпустить работать на своей скучной посредственной работе в каком-нибудь кейтеринговом агентстве.

- О, Барбара, погляди! – Елизавета напрягается, когда та подзывает девушку к себе рукой, - Как тебе кажется, какой из них красивее всех? Мне кажется, что Педро – просто мечта любой женщины. Разве не так? – и она поворачивает к Говард череп, на котором зеленым маркером значится цифра семь. Очевидно, что она уже перестала узнавать их по внешнему виду. И это тоже ничего, ведь Друзилла времени даром не теряла и теперь над ней буквально стоял с опахалом один из ее мужчин, пока другой – массировал виски под недовольно кряхтение ведьмы.

[float=left][/float]

- Ты не имела никакого права собирать нас здесь и где угодно еще. Мне пришлось оставить на Корсике своего молодого любовника ради этого сборища. Надеюсь, тут хотя бы что-то стоящее, - Франческа с порога обозначает свою позицию, но все-таки целует Лиз в щеку и протягивает ей коробочку с ювелирным украшением. Она отчего-то всегда привозила в качестве дара золото и драгоценности, которые стоили, как половина ВВП средней страны. Что ж, в этом была своя логика. Франческа была женщиной со стальной хваткой, сетью ювелирных магазинов по всей стране, свободным нравом и удивительно ровным отношением хоть к мужчинам, хоть к женщинам. Ее раздражало отсутствие у людей мозгов куда больше, чем их половая, национальная, или расовая принадлежность. У нее успешно складывалась личная жизнь. Да и сама она, в целом, была успешной. Разве что, на магическом поприще отличилась лишь тем, что научилась работать с камнями так, как ни одна здесь не умела. И охотно делилась своими знаниями. Благо, что шахты по всему миру позволяли ей исследовать снова и снова.

Звонки в дверь сыплются один за другим. Ведьмы все прибывают и прибывают, Елизавета одинаково приветлива со всеми и складывает их дары на столике у входа. Все – от драгоценностей до легушачьих лапок пятнистой жабы из 1356 года. Никто не посмеет притронуться, потому что пока она была главой этого конклава хотя бы номинально, все это принадлежало ей. Впрочем, могло и перестать сегодня.

[float=right][/float] Одной из последних на пороге появляется высокая светловолосая ведьма со взглядом уставшего от жизни котенка. Аура ее светлая, как рассветное небо и они тепло приветствуют друг друга. Ведьма заметно беременна и совершенно очевидно, что дорога далась ей очень нелегко, но она здесь и это – ее дар в ответ на тот, что некогда подарила ей Елизавета. Она превратила ее ребенка в Иного, о чем Сесилия мечтала со времен своей молодости, когда была очень-очень давно. Увы, тот ребенок сгинул в Сумраке, не пережив инициацию и его мать до сих пор винила в этом саму себя. Впрочем, будучи замужем за таким же светлым колдуном, как она сама, она не оставляла попыток родить Иного самостоятельно, но Сумрак был к ней жесток. Сесилия больше не просила о помощи Елизавету, видя в происходящем судьбоносный рок, против которого она не должна была идти. Мать-природа давала ей столько детей, а она одаривала их такой любовью, что Сесилии казалось, будто не может существовать награды превыше этой.

- Прошу, проводи Сесилию к остальным, - вежливо просит Елизавета Барбару, открывая дверь на очередной звонок, а затем снова и снова, пока, наконец, в холле не наступает тишина. К этому времени гостиная уже заполнена, ведьма общаются, смеются, шутят и выпивают. Впрочем, ровно столько, сколько позволяла им хозяйка дома, знавшая, что им нельзя попустительствовать в дурных привычках. Подают ужин, ибо гостей негоже томить голодными и он проходит в обстановке, которую можно было назвать дружеской. Впрочем, впечатление обманчиво и Елизавета знает это, как никто другой. Но двери дома уже очень прочно заперты, равно как и оконные ставни. Им предстоял долгий разговор. И Говард не намеревалась принимать ничьих ответов, кроме тех, что вторили ее собственным.

Если бы существовал другой метод разрешить их противоречия, Елизавета никогда не собрала бы этих женщин в своем доме всех вместе. То, насколько они разнились характерами, историями и взглядами было не только поразительно, но и порой попросту непозволительно, как то безголосые рабы, что теперь смирно стояли у стены, изображая мебель. Сумрак свидетель, женщины, что здесь собрались, были способны своим конфликтом невольно уничтожить не то, что один Нью-Йорк – это было для них пшиком – весь континент, если не больше. А потому, сохранять максимально дружественную атмосферу до тех пор, пока это будет возможно, было задачей хозяйки дома. Держать этих женщин в узде было почти невозможно и, признаться, Елизавета не сказать, чтобы стремилась конкретно к этому, но она веками сдерживала порывы многих из них и отчасти именно поэтому многие из них были живы. Но многие ли помнили об оказанной им помощи? Что ж, Говард тоже была очень многим им обязана, потому что вопреки многочисленным, длительным и часто острым противоречиям, в критические моменты они умели быть не соперницами, но сестрами друг другу. Что до Елизаветы, то она считала, что им всем нечего делить. По крайней мере, пока они принимают и признают ее власть. А тот факт, что они все были здесь, говорил о том, что несмотря на то как упрямо некоторые изображали презрение, они все еще ее признавали.

Шум, смех и атмосфера мнимого всеобщего веселья полностью и всецело устраивает Елизавету. Да, этим женщинам было, что обсудить и было, о чем пообщаться между собой. Сестры всегда помнили друг друга, но они не всегда имели возможность поддерживать связь и взаимодействовать, даже в мире, в котором многое мог решить телефонный звонок. Увы, магия так не работает. Хотя, Хельга, что сидела позади всех, расслабленно откинувшись в кресло, могла бы со всеми поспорить. Произведенные ею полтора века назад метаморфозы с собственной магической сутью, привели ее к возможности использовать то, что она называла «зовом русалки» - иными словами, своим голосом она могла заставить мужчин сделать ради нее почти все, что угодно. Увы, несмотря на изобретательный ум, Хельга была лишь третьего уровня и ее чары не работали на мужчин, что были ей равны, или превосходили ее в магической силе. Она обещала исправить это в ближайшие годы. Елизавета склонна была ей верить.

Напитки, закуски, пирожные, кто-то просит чай, а роза пустыни из Эмиратов – кусок непрожаренного стейка. В месте, где она живет последние семь лет, исследуя то-то у одного из эмиров, с кусками свиного мяса некоторые проблемы, как, впрочем, и со всем остальным. Елизавете казалось, или Айжин ненавидела мужчин больше, чем они все вместе взятые? Как бы там ни было, тихая музыка, разговоры, отсутствие ругани и вялые попытки проклясть друг друга, говорили о том, что ведьмовское сообщество мало изменилось с тех пор, как они собирались все вместе вот так просто лет сто пятьдесят назад, незадолго до спячки Елизаветы, в Париже, в ее замке. Дивное было время.

Но теперь Елизавета намертво закрывает двери и особняк медленно окружается защитным куполом, который не даст внешнему миру пострадать от обилия ведьм в этом поместье, но вместе с тем, не даст внешнему миру навредить им – никому не удастся ни подсмотреть, ни подслушать их, все разговоры останутся в стенах этого дома, равно как и все возможные тайны. С тех пор, как Говард вернула себе и память, и Ковен, она позаботилась о безопасности своего нового места жительства больше, чем когда-либо. Разумеется, учтя ошибки, которые она вольно (доверив ряд воздействий ученикам), или невольно (а скорее самонадеянно) допустила в России. Здесь ничего подобного не повторится. Никогда.

Елизавета садится во главу стола и дожидается, пока Барбара сядет от нее по правую руку. Кто-то тоже садится за стол, кто-то предпочитает занять места по периметру зала. Кажется, Андрей, когда они присматривали особняк, говорил ей, что такая огромная гостиная никогда ей не пригодится. Что он скажет теперь? Впрочем, ничего. Он никогда не увидит этих женщин, а они – его, потому что это было и остается для него не вполне безопасным. Не хватало еще конфликта на почве того, что в доме присутствуют мужчины, или, помилуй Сумрак, сцен ревности, что тоже случалось. Впрочем, не так уж часто.

Наконец, Елизавета поднимается на ноги и легонько стучит по своему бокалу. Тихий перезвон заставляет последние разговоры стихнуть и ведьма проводит внимательным взглядом по ведьмам, что собрались сегодня в доме. Она с молчаливой горечью отмечает отсутствие нескольких их сестер и с еще большей – отсутствие тех, кто погиб, отстаивая ее интересы в Москве.

- Дамы, я благодарю вас за то, что вы ответили на мое приглашение и приехали в США, несмотря на то, что для многих из вас это было непросто, - голос Елизаветы тих, лицо ее не отражает и тени беспокойства, хотя она ощущает удивительное и несвойственное для себя волнение. Вероятно, потому что она была до крайности привычна все держать в своих руках, а сейчас намеревалась доверить значительную часть своей жизни девушке, которая была ей дочерью уже больше трех столетий. Она не сомневалась в Барбаре, но делала подобное впервые и это, отчасти, заставляло Говард нервничать. Что ж, она знала, что ее подопечная справится. Знала, потому что несмотря ни на что, не собиралась оставлять ее одну в логове змей ни на минуту. А со временем она научится совладать со всем этим самостоятельно. В конечном счете, лучший учитель – тот, чей ученик превзошел его.

- Благодарю вас за щедрые дары, я принимаю их и одариваю вас ответно, - по залу засновали официанты, каждый из которых держал на подносе одинаково оформленные черные коробки с серебристыми лентами. Сами коробки, однако, разнились по размеру от крошечных до огромных. Елизавета знала, что можно, а что нельзя дарить этим женщинам и каждая получала подарок сообразно своим нуждам, или хотя бы эстетическим предпочтениям. Улыбки – где-то открытые и радостные, а где-то сдержанные и вежливые, не заставили ждать слишком долго, но едва зал вновь затих и избавился от посторонних, Елизавета поспешила продолжить.

- Прежде чем мы перейдем к цели нашего собрания, я хочу поднять бокал за всех наших павших сестер. С прошлой нашей встречи прошло почти полтора века и, к сожалению, не все, кто был с нами тогда, здесь с нами теперь, хотя нет ни единого сомнения в том, что каждая из них навсегда останется с нами, благодаря их знаниям, опыту и изобретениям, которыми они поделились с конклавом, - Елизавета поднимается из-за стола и большинство встает на ноги тоже. Те же, что остаются сидеть, делают это не из вредности, или гордыни, а из физической невозможности, или пространственного неудобства.

- За наших сестер, чей огонь никогда не угаснет, покуда мы живы, - она отпивает из бокала немного вина и следующую минуту весь зал молчит, стоя на ногах. Наконец, Елизавета садится обратно и кладет раскрытые руки на стол, как акт демонстрации добрых намерений – она не причинит никому зла, ибо в руках ее нет артефактов и пальцы ее не пишут под столом кровавые рунические знаки, не оставляя надежды на мирное разрешение ситуации.

- Вам всем известно, зачем мы собрались здесь. Для меня было большой честью возглавлять конклав на протяжении последних трех веков и большой честью работать с такими женщинами, как вы. Смерть, как известно, подводит черту под любыми регалиями и место главы конклава – не исключение. Тем не менее, слухи о моей смерти, как вы видите, были сильно преувеличены, - она коротко усмехается, глядя прямо перед собой и часть женщин усмехается тоже. Они все имели дело со смертью в той или иной мере. Но только Елизавета умирала сама. И, признаться, ничего не сделала, чтобы это исправить. Сумрак решил за нее. Ибо пути его, воистину, неисповедимы.

- То, что ты воскресла, Эллисив, не дает тебе права оставаться главой Конклава не потому что ты когда-то умерла, а потому что ты повинна в смерти десятков наших сестер, которых ты утащила за собой на шестой слой. Одного этого достаточно для того, чтобы вышвырнуть тебя из Конклава раз и навсегда, но ведь на этом ты не остановилась, явственно продемонстрировав нам всем, что не всех сестер ты признаешь равно значимыми, раз уж одних ты легко погребла под руинами поместья в Москве, а других – спасла и дала возможность новой жизни вдалеке от твоих ошибок, - Франческа говорит четко, твердо, без тени волнения и лишь глаза выдают ее. Она не любила Елизавету. Многие здесь не любили. Но выступать против нее прежде, значило, расколоть все ведьмовское общество. Никто не хотел этого. Теперь тех, кто осуждал ее, стало многим больше и это был ее звездный час. Елизавета не могла осуждать ведьму за это. Когда-то она и сама поступала подобным образом. А когда-то вообще считала, что ценность Конклава преувеличена, ведь его, в некотором смысле, не существовало вовсе.

- Тебя там не было, Франческа. Ты не знаешь ничего о том, что успело произойти, - спокойно отзывается Елизавета, отпивая вино из своего бокала, - Но ты права. Ценность далеко не всех ведьм для меня равнозначна, - она едко улыбается, явственно давая понять, чья именно ценность для нее ниже, чем других, - Тем не менее, я забочусь обо всех своих людях. И те, кто стал частью моего Ковена, пошли на смерть осознанно, я ни к чему их не принуждала и не обещала им выживание. В том, что произошло в Москве, не было и тени привычного вам, молчаливого многовекового противостояния с мужчинами. Это не была игра на их нервах, или игра с их сугубо мужскими пороками. Это была война, на которой никогда нельзя обойтись без потерь, - воспоминания хоть и восстановлены полностью, а все равно бьются на задворках разума сумасшедшей каруселью, заставляя Елизавету ощущать давление в висках. Она запивает эти картинки большим глотком вина и стучит по нему, требуя налить еще.

- Этим ты только еще больше себя топишь, Бэсс, - мягко говорит Друзилла, откинувшись на спинку кресла, - Мало того, что ты влезла в мужские игры, так ты еще и доверила вести их мужчинам от своего имени. Или ты думаешь, что мы не знаем, что в своем Ковене ты учишь не только женщин, делишься знаниями, которые даже не принадлежат тебе одной, но всем нам? Делишься с мужчинами. И ты не использовала их, как расходный материал. Часть из них и по сей день здесь, спасенные с поля боя твоей волей. Ты можешь изгнать их на время на тысячу миль, но их душок никуда не денется. Как и душок твоего гнусного предательства, за которое ты не достойна не то, что возглавлять Конклав, но даже быть в нем, - Друзила выпускает колечко дыма, прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Она не торопится с аргументами, уверенная почти наверняка. Главой Конклава Елизавете больше не быть

- Признание мужчин более слабыми по отношению к ведьмовскому искусству – не императивное правило, не закон, Друзилла, а вековая традиция. Ведьмы передают знания своим ученицам, потому что считают их более способными, чем учеников. Но если я считаю иначе, ты не можешь меня в этом винить. Впрочем, если хочешь знать, то из числа всех моих подопечных, алмаз есть всего один. И тебе будет отрадно узнать, что это – не мужчина, - Елизавета вздыхает, смотрит на Барбару внимательно и ничуть не тревожно, - Дамы, представляю вам Барбару Говард. Мою воспитанницу, мою ученицу и мою дочь – пусть не по крови, но духу, по сути и по моему нутру, - она жестом указывает на сидящую рядом женщину, замечая, как часть из присутствующих привстает с мест, чтобы увидеть ту, которую Елизавета признает талантливой и толковой. Такого с ними, кажется, еще не случалось. Они все всегда были «недостаточно». Недостаточно хороши, недостаточно образованы, недостаточно умны.

- И вы правы. После совершенных мной ошибок, я недостойна вернуться на пост главы нашего Конклава, - ведьма широко улыбается и глаза ее блестят в явственном удовольствии, - А потому, представляю вам Барбару не только, как лучшую из своих учениц, но и как новую, четырнадцатую главу Высшего Конклава Ведьм.

Елизавета знает, что у Барбары будет бесконечное количество вопросов, тяжесть которых будет варьироваться от ответов на предыдущие. Это нормально. У Бэсс найдется, что сказать, чтобы убедить ее не только в том, что она достойна, но и в том, что она сможет со всем этим справиться. В конечном счете, задача Говард, как учителя, была в том, чтобы давать своим ученикам расти. Каких-то из этих учеников она именно поэтому отпускала порхать вольными птицами, набираясь опыта по всему миру, находя свой собственный путь, падая, поднимаясь и снова падая, потому что именно так наращивалась сила. Но Барбара – совсем другое дело. Эти методы набивания шишек были для нее уже неактуальны и большинство ошибок, что могли бы совершить другие, она уже не совершит. Отправлять ее в вольное плавание было бы не просто ни к чему, а было бы огромной ошибкой. Она была слишком хороша, чтобы проверять ее таким образом. Она была слишком хороша, чтобы в ней сомневаться. А вот дать ей ответственность, какой она ранее не знала и какой, возможно, и не желала знать, стоило. Просто потому что груз ответственности не только за себя, но и за тех, кто тебя окружает, необходимость всегда находиться в состоянии войны, быть готовой, к чему угодно – это дисциплинирует, дает возможность раскрыться, дает возможность лучше понять ценность вещей. Елизавета знала. Она ведь прожила так последние две тысячи лет. И быть может, она бы желала для Барбары пути проще, но знала, что поворачивать назад для нее уже слишком поздно. Дать ей развиваться на поприще этого змеиного логова – лучшее решение из тех, что ведьма могла бы принять. А еще… Да, еще, в некотором смысле, это было вознаграждением за ее труды. Статус, достойный великой ведьмы и лучшей из учениц. Она так много сделала для Ковена и для Елизаветы лично, что игнорировать ее заслуги было бы не просто несправедливо, но еще и неприлично. Да, это назначение было вызовом, брошенным в лицо общественности ведьм и самой Барбары. Что ж, у Елизаветы не было оснований полагать, что она может не справиться с этим. Она ведь со всем и всегда справлялась.

Бэсс спокойно выслушивает последовавшее слово Барбары, чуть заметно кивая и отмечая, что самообладание девушки все еще осталось на уровне. Обе Говард спокойны и собраны и ничто не говорит об удивлении на лице младшей из них. Очень хорошо. Ведь эти женщины, что теперь воззрились на них в недоумении, гневе, непонимании и желании оспорить происходящее, не должны были видеть ни намека на разлад между ними. Ни единого упоминания об этом. Впрочем, был ли вообще этот разлад, или лишь тень его возможности? Бэсс могла бы ответить наверняка. Но она молчит, наблюдая за тем, как переговоры шепотом переходят в откровенные горячие споры, которым, возможно, не будет конца. Елизавета ждет. Терпеливо ждет, давая женщинам возможность принять решение наилучшим образом. Говард все равно добьется своего, но она как никто знает, что если не последует одобрения кандидатуры Барбары, власть она получит только кровью и насилием, а Бэсс считала каждую каплю пролитой ведьмовской крови утратой и расточительством. Цена была несоизмеримо высока. Но если ее необходимо было заплатить ради будущего Барбары, Бэсс была готова.

- Ты не можешь выбирать следующего главу, это делает Конклав, выдвигая кандидатуры и решая вопрос либо голосованием, либо… - Друзилла замолкает, понимая, к чему клонит Елизавета, отчего глаза ее расширяются, - Нет, ты не смеешь… - шепчет она, сжимая бокал в руках с такой силой, что он грозил вот-вот расколоться на десятки осколков, обагрив мраморный пол первыми каплями крови, - Этот обычай давно забыт, как варварство и ты не можешь просить нас к нему вернуться, - она не говорит – шипит эти слова, сузив глаза так сильно, что и впрямь походила теперь на змею, коей являлась по своему нутру.

- А мне нравится эта идея, - тянет Франческа, расположив ноги на стуле, что стоят напротив нее. Женщина выпивает великолепного вина из бокала и чуть заметно кивает головой, стуча пальцем по тонкой поверхности сосуда, требуя налить еще, - Эллисив выдвинула свою кандидатуру. Пусть докажет, насколько она достойна не то, что возглавлять Конклав, но даже попросту быть его частью. А если не достойна, то заплатит жизнью и развоплощением за свою неуемную дерзость. У собравшихся здесь есть кандидатуры достойнее? Если есть, то они сразятся на поединке с Барбарой на рассвете. На смерть. А если нет, то нам ничего не остается, кроме как признать власть нашей новой Верховной, как называют главу Конклава некоторые господа из известных нам ведомств, - Франческа глухо смеется и отпивает еще немного из вновь заполненного бокала. Зал снова наполняет гул и гомон сотни женских голосов. Лишь часть ведьм сидит молча, время от времени поглядывая на Елизавету, которая ничуть не сомневается в своей ученице и ее способности убивать.

Да, ведьмовские поединки не применяли довольно давно, в первую очередь, потому что с момента объявления оного пространство вокруг становилось минным полем. Никому из участниц не воспрещалось убивать конкуренток при помощи своих знаний, потому что, в сути своей, это и была борьба умов, знаний и навыков, а не грубой силы, как это было бы, сражайся маги. Одних устраняли при помощи проклятий, других – при помощи артефактов, третьих – попросту столкнув с лестницы. Как бы там ни было, а к заветному «рассвету» из всех кандидаток в живых оставались две-три и нередко это были те, кому хватило ума спрятаться. Но когда в последний раз они проводили подобное испытание? Лет триста назад? Когда ко власти пришла Эллисив, убив всех своих соперниц задолго до наступления рассвета, даже не поднимаясь из своего кресла? Кажется, именно тогда они решили, что больше не станут прибегать к таким методам. Но единства и согласия в ведьмовском сообществе не было никакого. Никогда. И покуда они не могли выбрать своего лидера самостоятельно, пусть даже признав голосование куда более гуманным и разумным методом, эта смертельная игра оставалась единственным выходом. К тому же, счет в этой игре в значительной мере зависел, в том числе, от поддержки «сестер». Ведь зачастую побеждали именно те, кому хотели помочь собравшиеся ведьмы. Особенно близкие соратницы кандидаток были готовы убивать за нее не хуже, чем она сама и это делало поединок интереснее, добавляя в него капельку неуместной демократии. Ведь если одну поддерживали большинство и побеждала именно она, это было практически отражением народной воли. Но не сегодня. Не сегодня, потому что Барбаре будет помогать сама Елизавета. И даже если весь Конклав встанет против, этот союз вряд ли сможет кто-нибудь сокрушить.

- Я все еще считаю борьбу за место главы Конклава разумным выходом из нашего спора. Из любого спора по выбору новой главы, - громко говорит Елизавета, заставляя большую часть голосов стихнуть, - А потому, я призываю наших сестер выдвинуть свои кандидатуры на эту почетную должность и продемонстрировать всю полноту своих знаний, умений, навыков и женского коварства с настоящего момента и до поединка, что случится на рассвете. Пусть победит умнейшая, - у Елизаветы не было никаких сомнений в том, кто из присутствующих был умнее других. И она сомневалась в том, что кто-то вообще решится перечить кандидатуре Барбары. Но это была ошибка.

- Арина, ведьма из России, - глухо заключает красивая темноволосая женщина, поднимаясь со своего места, обходя присутствующих и кладя на стол изящный медальон из белого золота, усыпанный ярчайшими изумрудами. Поток силы, что исходил от него, говорил, что это – не просто безделица. И чем бы она ни была, по окончании этого испытания, она станет принадлежать победительнице.

- Аглая, Украина, - хрупкая блондинка идет по мраморному полу, точно по подиуму, прежде чем снять с руки красивое кольцо и тже положить его на стол перед Елизаветой. Ведьма коротко кивает, не спуская с лица приветливой и одобрительной улыбки. Чем больше конкуренток, тем больше доказательство неизменной силы.

- Паллада из Греции, - и загорелая русоволосая женщина кладет на стол золотой браслет.

- Марит, норвежская ведьма, - чуть слышно произносит крепкая блондинка и добавляет еще одно кольцо, которое заведомо сняла со своего пальца.

- Реджина, - представляется длинноволосая брюнетка со взглядом дикой волчицы. Елизавета одним взглядом дает Барбаре понять, на кого стоит обратить пристальное внимание, - Из Парижа, Франция. Для меня будет честью сражаться за то, что принадлежало тебе, Эллисив, - голос ее мелодичный, а насмешка слишком явственная. Бэсс обещает себе, что сражаться ей придется недолго. К предметам добавляется кулон на цепочке.

- Каталина Вальверде, Испания, - без лишних предисловий, огненно-рыжая ведьма бросает на стол платиновый портсигар.

- Октавия, Великобритания, - Елизавете даже жаль, что придется испачкать этот безупречный наряд от «Burberry» кровью. Она улыбается, принимая изящную заколку для волос, от чего золотистая копна молодой ведьмы струится по узким плечам. Красивая, что ни говори. Будь здесь мужчины, использовала бы их силу для достижения своих целей по полной программе.

- Марлиз из Германии, - девушка смотрит на Друзиллу и та одобрительно кивает своей ученице, которая сама, едва ли пожелала бы в этом участвовать. Что ж, это было справедливо, хотя и не слишком умно.

Наступает молчание, кандидатов больше нет. Восемь женщин, заявивших о своем участии, уже успели вернуться на свои места и все взгляды обращаются к Барбаре. Девятая и последняя. Елизавета тоже обращает свой взор на нее. Решение надлежало принять ей. Бэсс не могла заставлять ее рисковать своей жизнью. Зато могла дать ей многое, что привело бы ее к неизменной и безоговорочной победе.

Елизавета закрывает глаза и уверенно кивает. Она гордится ученицей в это самое мгновение и знает, что если кто-то и справится со всем, что ей предстояло, как претендентке и со всем, что ей предстояло, как главе Конклава, то это будет именно она. Она и никто больше, потому что вопреки видимой хрупкости и предельной выдержке, сила, что крылась в этой женщине, еще тогда, несколько веков назад, была огромна. Теперь же эта сила получила свою огранку, расцвела и возросла многократно. Они обе сделали для этого очень много и старшей из Говард оставалось только надеяться на то, что этого будет достаточно для того, чтобы Барбара одержала победу и не слишком пострадала сама. О том, чтобы не пострадать вовсе, речи не шло. Елизавета знала это. Она ведь участвовала в подобном поединке и знала его чудовищные и жестокие правила. Может быть, мир огнем и мечом и завоевывали мужчины, но подлинной жестокостью, тщательно выверенной, острой и непримиримой, владели именно женщины.

- Да начнется поединок, - поднимая бокал с вином, повторяет за Барбарой ведьма и все присутствующие выпивают из своих, как если бы не собирались похоронить восьмерых сестер уже совсем скоро. Елизавета складывает артефакты в белую мраморную чашу и ставит ее на центр стола. Это их гарантия. Гарантия того, что каждая готова пожертвовать не только своей жизнью, но и лучшими из артефактов – вещей, которые для ведьмы были, в сущности, бесценны. А еще гарантия того, что поединок у каждой отбирает важную часть их силы, а раз так, значит, им придется полагаться отнюдь не только на вспомогательные предметы, но и на свой собственный ум.

Стоит только всем выпить из своих бокалов до дна и атмосфера вновь приобретает дружеские, веселые и непринужденные черты, как если бы у них здесь была вечеринка, девичник, посиделки для женщин за двести. Это впечатление, разумеется, очень обманчиво и непостоянно. Елизавета знает, как никто. Она внимательно наблюдает за ведьмами, что расходятся по комнате, кто-то покидает зал, желая пройтись по коридорам с какими-то своими целями, кто-то ведет праздные, с виду, беседы, но в этих беседах всегда есть двойное дно и подтекст, от которого у нормального человека мурашки бегут по коже. У Елизаветы – нет.

Женщина совершенно непринужденно развешивает по краю стола сплетенные причудливым образом льняные нити разных цветов. По одной на каждую из ведьм, с непосредственной привязкой к артефакту, а значит, и его обладателю. Нить Барбары – серебристо-синяя, яркая и заметная взгляду Елизаветы. Аллегория на нить жизни и судьбы, сродни тем, что плетут норны. Когда ведьма погибает – нить сгорает, обращаясь прахом. Это необходимо для того, чтобы наверняка узнать о смерти всякой, назвавшей себя участницей. Бывали не единичные случаи, когда тела вообще не могли найти и оставался вопрос, сбежала ли претендентка, трусливо поджав хвост, или она на самом деле отправилась на шестой слой. Закончив свое дело, Елизавета плещет еще вина в свой бокал, а затем берет пустой и наливает его до краев. Она произносит над бордовой жидкостью благословение и с непроницаемым лицом направляется к Барбаре, когда ее за руку хватает Друзилла. Они вглядываются в лица друг друга достаточно долго, чтобы выразить ненависть, что сквозила в их отношениях, но не говорят ни слова. И  все же, когда их противостояние заканчивается, Елизавета, доселе идущая к Барбаре, на последнем шаге разворачивается и направляется к Марлиз. Всего два шага и вино оказывается полностью вылитым на ее платье.

Вопль Друзиллы слышится, кажется, на все Поместье. Елизавета делает шаг в сторону, наблюдая за тем, как сгибается Марлиз, падая на пол и начиная дергаться в конвульсиях. Пусть скажет «спасибо» своей наставнице, которая защитила ее, кажется, от всего, что было возможно, кроме собственных проклятий. Не нужно было мешать в одном бокале благословение Елизаветы и проклятие Друзиллы. Результат мог быть и был непредсказуемым. А потому, ведьма придерживает подошедшую к ней Барбару, молчаливо веля не делать ни шага вперед, наблюдая за тем, как, роняя слезы, ее извечная соперница пытается быстро снять проклятие, сохранив Марлиз хотя бы жизнь. Но к чему все это?

- Прояви милосердие, - едва заметно улыбнувшись и проходя сквозь толпу ведьм, что собрались вокруг, говорит она Барбаре. Что может быть милосерднее смерти для так сильно мучающейся соперницы? Елизавета не знала иного милосердия.

- Спаси ее! – вопит Друзилла вслед Елизавете, но та будто бы не слышит ее. Она бы могла, конечно. И в иных обстоятельствах, вероятно, именно так бы и поступила, но сейчас сама мысль об этом была абсурдной, ведь Марлиз была конкуренткой Барбары и, скорее всего, конкуренткой весьма опасной. Спасать ее – значило ставить свою ученицу под удар. А Елизавета скорее выпила бы это вино сама, чем совершила бы нечто подобное. Да и что говорить? Крики Друзиллы ничуть ее не трогали. Она ведь сама этого желала, не зная возможностей своей подопечной и думая, что Елизавета может не заметить, как та прокляла вино, приготовленное для Барбары. Ни капли сожаления. Эти подлые твари не были его достойны.

Не мешает Елизавета и Реджине, которая, пользуясь возможностью и всеобщим замешательством, берет со стола столовый нож и подбирается к Октавии, которая, кажется, раздумывала над тем, чтобы помочь сопернице. Зря она это. Милосердие, любое, за исключением милосердия палача, надлежало оставить за пределами этого испытания. Так что, конец ее весьма закономерен. Но Елизавета не видит, как ловко Реджина перерезает глотку конкурентке, как кровь из ее горла щедро орошает и Друзиллу, и ее бьющуюся в припадке и мечтающую о смерти ученицу. Говард спокойно возвращается к своему месту и садится за стол, наблюдая, как нить Октавии сгорает в красивом искрящемся пламени. Между тем, нить Марлиз почернела, но все еще была цела.

Проходит какое-то время, за которое Елизавета успела приступить к ужину, аккуратно орудуя вилкой в салате. Суета ничуть ее не занимает и она знает, что наибольшего успеха достигнут те, кто сохранит точно такое же спокойствие. Как Реджина, что высматривала других жертв, впрочем, не приближаясь к Барбаре, словно нутром чуя, что Елизавета за это сама затыкает ее ножом.

- Ну, как там бедняжка? – поднимая глаза на подошедшую ученицу, интересуется ведьма, глядя на то, как сгорает еще одна нить и слыша, как в рыданиях захлебывается Друзилла, проклиная Елизавету, этот дом и, конечно же, Барбару, - Такая ужасная смерть, - она цокает языком, а затем отпивает из своего бокала и протягивает младшей из Говард канапе с черной икрой. Никаких очевидных советов. Елизавета готова поставить это поместье на то, что Барбара уже сама отлично поняла, что не может и не должна ничего брать и чужих рук, ничего пить и есть, если это не предложила ее наставница. А она ничего дурного никогда не предложит.

- Сейчас лучшее время, чтобы отдохнуть и набраться сил, дорогая, - тянет ведьма, многозначительно глядя на Барб и имея в виду почти то же самое, что и говорит. Сейчас время посидеть тихо и дать посредственностям убить друг друга, не пачкая руки и не растрачиваясь. Разве что, очень уж хотелось убить кого-то из личных счетов. Не отказывать же Барбаре в таком удовольствии, правда? В конечном счете, у них здесь вечеринка. Все должны получать от нее то, чего заслуживали.

Несмотря на то, что все произошедшее было логичным и вполне заслуженным продолжением того, что они начали, Елизавета испытывала легкое чувство сопереживания Друзилле, чьи вопли до сих пор слышались где-то за спиной. Это было сопереживание наставницы, которая тоже боялась потерять свою подопечную. Потому что сколько бы женщина ни утверждалась в том, что Барбара знает достаточно и в том, что она обучила ученицу всему, что знает сама, это никогда не было правдой по одной и той же причине: настоящая ведьма никогда не останавливается в развитии. А это значило, что для Барбары никогда не будет «достаточно», а Елизавета никогда не сможет передать ей все, чем владела сама. И если она погибнет в этой борьбе, потеря эта, вполне вероятно, сведет Говард с ума, искалечит ее душу, вырвет сердце. Она будет уничтожать себя чувством вины за то, что сделала для своей ученицы недостаточно десятилетиями… Или просто накопит сил и ревоплотит ее в новом теле.

Друзилле повезло меньше. Она такого делать не умела, специализируясь на совершенно иных формах магии. А потому, все, что ей оставалось, это рыдать над обращенной в прах ученицей, виня себя в неосмотрительности, даже более того, глупости. Ведь только глупая женщина могла предположить, что Эллисив не позаботится о Барбаре, и не будет защищать ее, если понадобится, то даже ценой своей жизни. Будь оно иначе, ведьма ни за что не затащила бы ученицу на этот сомнительный праздник жизни и предпочла бы повторно принять участие в нем самостоятельно, но не подвергать опасности ту, которую растила, как свою собственную дочь все это время.

- В случае бедняжки, в волчьей пасти и от рук близкого человека – одно и то же, - шелестит Елизавета, без страха отпивая из своего бокала. Вряд ли после такого фокуса кто-то здесь решился бы подсыпать ей яд, или проклясть ее напиток, или что-то другое, такое же паршивое и бессмысленно. Что вообще за ведьма, которая не могла определить проклятие, или яд у себя в бокале? Может быть, им всем здесь провести такое испытание, чтобы отсеять необразованных сельских невежд? К слову о сельских…

Ведьма взглядом прослеживает Арину с таким видом, что становится совершенно очевидным то, что Говард предпочла бы вырвать ей трахею собственными руками, но, увы, не может по правилам поединка, во всяком случае, вот так прямо. Русская ведьма собрана, тверда и уверенна в своих действиях и Говард даже немного теряется, глядя на нее. То ли уверенность этой дикарки ее забавляла, давая им больше шансов на победу, то ли напрягала, ведь такой спокойной можно было быть, только чувствуя себя хозяйкой положения. А здесь таких было всего две. Елизавета и Барбара. За лживой вороватой тварью следовало присматривать. И желательно в оба глаза.

- Да брось, - Елизавета улыбнулась и в этой улыбке выразилось все ее высокомерие в отношении этой ситуации и этих женщин. Она могла хоть сколько угодно сильно уважать ведьмовское сообщество, но никогда не переставать считать, что ей самой и ее ученицам все эти ведьмы не годились в подметки. Так ли это было на самом деле, мог рассудить даже не Сумрак, а одно лишь время. Ведь оставаться в живых – всегда лучшее доказательство того, насколько ты хороша.

- Это мероприятие не стоило ни одного из тех прекрасных платьев, что мы приобрели на прошлой неделе. А предупреди я тебя заранее, это лишь спровоцировало бы ненужные мысли и вероятные сомнения. Они нам ни к чему. Ты справишься. Никто другой не сможет, - спокойно и с ледяной уверенностью произносит Елизавета, а затем берет шпажку с другим канапе и охотно закусывает им глоток безупречного французского вина. Вкус яркий, губительный, терпкий, с легкой гнильцой. Точно такой же, как Каталина, которая болтает трубочкой в своем бокале с коктейлем, раздаривая свои сияющие улыбки налево и направо. Надо же, и не заподозришь ее ни в чем дурном. Говард коротко касается руки Барбары и кивает ей на испанскую соперницу, которая садится в кресло у камина и, наконец, начинает пить. В это же мгновение Паллада начинает пошатываться и камни белого кварца падают из ее рук, секунду назад готовые уничтожить какую-нибудь из претенденток, а заодно – часть зала, потому что взрыв был бы отнюдь не слабый. Но теперь она лишь стоит на полу на четвереньках, глубоко дыша и силясь нащупать, что-то, что могло бы ей помочь. Она знает правила этой игры, знакомой каждой ведьме. Нужно подняться на ноги во что бы то ни стало. Если не встанешь – сила будет утекать в разы быстрее, ничего не поделаешь. Но Каталина не оставляет ей такой возможности, глаза ее светятся ярко-белым, пока она поглощает жизненную силу соперницы и ни одна ведьма вокруг не готова ей помочь, прекрасно понимая, что это против правил, но прежде прочего, заботясь о себе. Кто знает, что будет, если протянуть руку сначала девушке, теперь женщине и пару минут спустя – старухе, что уже не пытается встать, только чуть приподнимается над полом, жадно глотая воздух.

- Смотри, - Елизавета указывает Барбаре сразу на две иглы, что торчат из тела жертвы. Одна – под лопаткой, другая – у основания шеи, - Большое искусство расположить их так и не быть замеченной, - задумчиво произносит Говард, молчаливо делая вывод о том, что за Каталиной тоже стоит присматривать, а то ненароком можно умереть дряхлеющей старухой на ковре из кашмирской пробковой шерсти, который стоит дороже, чем вся твоя жизнь. Какое-то время нить Паллады еще покачивается в воздухе, но вскоре сгорает, опадая пеплом к полу, и хотя фигура старухи еще подергивается, скоро прекращается и это. Каталина поднимается из кресла, как ни в чем не бывало, промокает губы салфеткой и ставит стакан на ближайший стол, прежде чем выйти из комнаты.

- Как непредусмотрительно, - тихо говорит Елизавета, глядя на то, как стакан тотчас же берет Аглая, со всей аккуратностью и внимательностью, боясь спугнуть тень биологической привязки, что всегда остается на трубочке в виде слюны и на стекле в виде потожирового отпечатка. Надо же, быть такой искусной в испитии чужой жизненной силы и такой дурой в понимании базовых ведовских истин. Ни одна нормальная ведьма никогда не оставит такой жирный кусок своей энергии среди врагов. Так ли хороша была Каталина?

Задумчивость Елизаветы в оценке врагов Барбары, безусловно, велика. И судя по ее взгляду, она вообще отсутствует, находясь мыслями далеко за пределами комнаты, но это совершенно не мешает Говард вовремя вскинуть руку и сделать так, что совсем не детский нож Реджины порезал ее ладонь, а не горло Барбары. Елизавета другой рукой перехватывает запястье француженки, крепко сжимает и дергает ее на себя, заставляя лицо ведьмы оказаться прямо перед лицом Говард. В этот же момент хватка ведьмы становится раскаленной и брюнетка сжимает зубы, силясь вытерпеть чудовищную боль, что жжет ее кожу и мясо, оставляя неприятный запах испорченного шашлыка в воздухе вместе с черным дымом.

- Не делай так больше, Реджина, - рычит Елизавета, а затем отталкивает нахалку от себя, заставляя ее едва ли не упасть на пол. Говард отворачивается, уверенная в том, что та вняла ее предупреждению и отирает руку от кожи Реджи о салфетку, - Надо же, какая наглая дрянь. Ничего святого. Даже поесть нормально не дает, - обращаясь к Барбаре, комментирует произошедшее Елизавета, перематывая свою руку все той же салфеткой в желании остановить кровь из раненой ладони.

- С удовольствием посмотрю на то, как она сдохнет. Даже не знаю, какая смерть доставит мне большее удовольствие. Ее, или Арины, - Говард презрительно хмыкает, а затем берется за бутылку и разливает им с Барбарой еще немного вина. Пара бокалов еще не навредила ни одной ведьме.

- Патриция помогает Каталине, Сильвия – Марит, а я – вам, - сев за стол с черепом мужа номер два, заявляет Кристина, - Так вот, эта русская тварь зачаровала выход. Кто первый в него пройдет – выйдет прямиком на шестой слой. Навсегда. Но я вам об этом не говорила, - Кристина успевает хихикнуть, подхватить канапе с черной икрой и выскользнуть из-за стола, точно ее вообще здесь не было.

- Странная она все-таки женщина, - на выдохе замечает Елизавета, - Странная.

Елизавета отпускает Барбару со спокойным сердцем. Она сама готовила ее, учила и наставляла многие десятки лет. Когда-то они расставались и оказывались по разные стороны океана, когда-то были друг от друга так далеко, что даже понятия не имели насколько. Все это было совершенно неважно, потому что обучение Барбары не прерывалось ни на день, с тех пор, как они встретились. Говард была уверена в своей ученице. Потому что Барбара была лучшей с первого дня своего ученичества, когда в свои пять, с раскрытым ртом слушала рассказы Елизаветы о магии и о могуществе, которая эта магия дает. Боги свидетели, Елизавета не пожадничала своими знаниями для ученицы. И если в ее руках и не было всего могущества мира, то в ее руках была ощутимая его часть. И сокрушить с ним всех этих женщин, каждую из которых Елизавета уважала, хотя и далеко не каждую любила, ей должно было быть совсем несложно. Неважно, кого она выберет. На пути у Барбары едва ли сможет встать хоть Арина, хоть Реджина, хоть все они разом. Впрочем, союзы здесь практиковались только между участницами и наблюдателями. Все знали, что доверять друг другу не просто нельзя – это слабоумие в чистом виде и история таких поединков была тому явственным подтверждением. Так что опасаться, что против Барбары объединятся все эти змеи, Елизавете не стоило.

Женщина криво усмехается, наблюдая за тем, как в огне сгорает еще одна соперница Барбары. Ничто не шевелится в ее осознании, ее душе, ее сердце. Говард все равно настолько, насколько может быть все равно женщине, заботящейся здесь всего об одном человеке. О своей подопечной. Не было никаких сомнений в том, что каждая из этих смертей приближала Барбару к заветной победе, так что печалиться у Елизаветы не было ни единой причины. Конклав терял кадры? Во-первых, в этом сумасшедшем мире он терял их каждую минуту: только самой Говард, кажется, было известно, сколько талантливых ведьм они упустили, просто не увидев их существования и не оказав им помощь в нужный момент. Во-вторых, такие мероприятия были прекрасно чисткой Конклава от женщин, чьи амбиции не шли в ногу с их возможностями, их силой. Если они хотели стать главой Высшего ведьмовского Конклава, мало быть просто упорной и амбициозной. Необходимо быть еще и умной. Вот почему на месте главы Конклава всегда оказывались те, кто не желали ими быть по сути своей. Умные никогда не выдвигали своих кандидатур. И если бы это не сделала Елизавета, Барбара не выдвинула бы тоже.

Но теперь Говард сидит за столом с совершенно бесстрастным лицом. Она выпивает еще из своего бокала, доедает канапе, отмечая, что поставщик, снабжающий Ковен еженедельным набором продуктов (никто же не думал, что в этом магическом круге было принято ходить за продуктами самим), не солгал,  и черная икра и впрямь была хороша. Нервозность, которая чувствуется вокруг и становится все более осязаемой с каждым мгновением, ведьму не трогает. Она вполне может размышлять о бытовых вещах и проблемах сейчас, когда Барбара, возможно, находится в смертельной опасности. Это легко, ведь Елизавета знает, что какой бы эта опасность ни была, вторая по старшинству Говард, справится. Всегда справлялась. Не было никаких оснований сомневаться в ней теперь, или когда-нибудь еще. Пожалуй, ситуация была такова, что своими сомнениями, или излишними вмешательствами, о которых Барбара не просила, ведьма только навредит. Сомнения в ее способностях – последнее, что нужно было ученице.

- И ты просто сидишь здесь с таким спокойным видом, в то время как твоя ученица решила помериться силой с одной из лучших? – Франческа слишком резко оказывается напротив и ей тотчас же подносят бокал с ее любимым красным вином. На лице женщины притворное удивление, хотя с Эллисив они знакомы очень давно и прекрасно знают и мотивы действий друг друга, и мотивы столь ледяного спокойствия, которое Елизавета сохраняет чуть ли не всегда. Это несложно. Она никогда не рискует своими близкими, если не может контролировать ситуацию целиком и полностью.

- А у тебя есть какие-то конструктивные предложения? Может быть, ты знаешь занятие поинтереснее? – спрашивает Елизавета, легонько стуча пальцем по бокалу, чтобы через мгновение он наполнился вновь, не отвлекая женщину от увлекательной беседы, - Зачем мне тревожиться? Барбара лучшая. Она лучше всех вас здесь вместе взятых. Ее ум острый, как заточенное лезвие кинжала, который ты держишь под столом. А ее навыки ты и сама вскоре оценишь, - спокойно вещает Говард, не отводя взгляда от своей давней знакомой. Кажется, они были знакомы так же долго, как и соперничали. Это было почти естественным в ведьмовской среде. Тем временем Франческа усмехается и кладет упомянутый кинжал на стол, а руки – поверх. Тем самым, она демонстрирует, что больше никаких фокусов не будет. А их не будет, потому что если что-то подобное повторится, то яд в вине не заметит даже полицейская ищейка.

- Все знают, что ты затеяла все это, чтобы убить Арину чужими руками и остаться в Конклаве. Думаешь, так ты сможешь добраться до Фуарана? Так знай же, говорят, что его у нее нет уже очень давно, и он вообще был уничтожен, - Франческа озвучивает это с видом самой умной, даже не подозревая, с кем и о чем теперь говорит. Но Елизавета отвечает ей теплой, почти радушной улыбкой, делая еще пару глотков вина, неизменно белого, легкого и ничуть не дурманящего ее разум. Это разговор безмерно ее забавляет, хотя мысли ее очень далеки отсюда.

- Мне плевать на эти древние бумажки, Франческа, - льдистая гладь глаз Елизаветы блестит в вечерних сумерках, когда она откидывается на спинку кресла и складывает раскрытые ладони на столе, - Но ты права. Мне не нравится, что Арина позволила себе украсть то, что мне принадлежало. Если бы она украла у смертных, я бы не задала ей ни единого вопроса, но у меня… - Говард цокает языком и покачивает головой, отчего светлые пряди падают на лицо, - Беспечно-глупая ошибка, за которую она заплатит. Может быть, сегодня, а может быть, в другой день, но… - Елизавета прикусывает губу, отпивает еще вина и смотрит на свою собеседницу снисходительно, даже несколько покровительственно.

- Меня не интересуют секреты Фуарана, милая, - улыбка Говард становится ярче и она, наконец, поднимается из-за стола, огибает его и становится у все еще сидящей женщины, - Потому что я и есть Фуаран, - вмиг помрачневшая, жестко отрезает Елизавета, а затем втыкает кинжал в стол прямо перед своей соперницей. Елизавета залпом выпивает вино, неаккуратно ставя бокал на стол. Нужно было проследить за тем, чтобы Барбаре никто не помешал.

Не следовало оставлять Барбару одну ни на минуту в этом логове гадюк. Елизавета, пожалуй, поняла это слишком поздно. Как и то, что Арину стоит убить самой, собственными руками, потому что эта дурно воспитанная тварь может навредить Барбаре слишком сильно. Неуместное беспокойство неприятным ледяным прикосновением сдавливает грудь, и Елизавета ускоряет шаг, не зная – чувствуя, где стоит искать ученицу. Да, Говард как никто знала, что всегда наступает час отпускать птенцов из гнезда, давать им волю, свободу, возможность к становлению и самостоятельному развитию. В некотором смысле, все происходящее было для Барбары экзаменом, обещанием чего-то большего, если она справится [Конклав и был большим, но насколько – ученице лишь предстояло понять], но вместе с тем этот экзамен мог стать для нее погибелью и Елизавета не могла, не хотела этого допускать. Барбара была слишком дорога ей. Дороже всех ее учеников в настоящем времени. А потому, она не желала рисковать ее жизнью и подвергать ее реальной опасности. Ведь большинство из женщин здесь таковую не представляли. Они были серыми посредственностями – не чета Барбаре, ее силе, ее возможностям, ее еще нереализованному всецело потенциалу. Но Арина… Что ж, она была вороватой тварью без чести и намека на нравственность, но она была опасна. Только идиот стал бы это отрицать. Быть может, не стоило оставлять их наедине? Быть может, вообще не стоило втягивать в это Барбару?

Елизавета быстро прерывает поток собственных сомнений в подопечной. Нет, эта девушка была лучшей из лучших с тех самых пор, как она впервые стала обучать ее. Барб была еще ребенком в то время, носила другое имя, смотрела иначе и не успела пропитаться цинизмом и холодным безразличием к большинству явлений вокруг. Тем не менее, она схватывала все налету, будучи хоть пятилетней девочкой, хоть умудренной жестоким опытом женщиной. Елизавету много раз спрашивали, почему из всех, кого она обучала в Священной Римской Империи, она выбрала именно Барбару. Именно ради нее отказалась от всего. Именно ради нее взошла на костер. Этот вопрос всегда забавлял Елизавету и у нее всегда находился на него один единственный ответ. Барбара была лучшей. Самой лучшей из всех. Вопреки глупым предположениям, Говард не видела в этой женщине себя, она никогда не сравнивала себя с нею, она не усматривала в ее пути свой собственный. Нет. Привязанность Елизаветы к Гертруде началась тогда, когда она увидела в ней ярко горящий потенциал Иной. Иной, которая могла стать Великой не по глупым дозорным классификациям. Иной, которая могла стать Великой, заставив весь мир склонить перед нею колени. Но для этого нужно было с чего-то начинать. Они начали с Конклава. Быть может, Елизавета и ошиблась, но если так, то они попробуют снова. И снова. До тех самых пор, пока Барбара не возьмет в свои руки власть, которая теперь может показаться ей лишней и бессмысленной, но которая сослужит ей добрую службу. Со временем.

- Блестящая работа, - оценивающе взглянув на Барбару, а затем на клубящийся серый туман, кивнула Елизавета, отмечая степень повреждений на лице. Сейчас, конечно, не время заниматься полноценным лечением, но кое-что Говард могла себе позволить сделать. Она прокалывает палец иголкой и чертит кровью руны на лбу у ученицы, избавляя ее от боли и сокращая размер и глубину ран, вместе с тем, не давая им увеличиваться и кровоточить. Со всеми остальным позже разберутся целители, а сейчас у них все еще очень много дел.

Елизавета медлит всего секунду, прежде чем берет из шкафа серебряный таз с начертанными по кругу рунами. Она заходит в ванную комнату, наливает воду и рукой запускает круговорот, полагая, что и смыть с себя «лишнее» будет весьма кстати. Женщина выносит таз к Барбаре и ставит его перед ней, полагая любые объяснения излишними. Что бы ни делала Елизавета, она делала это во благо своей подопечной и ровным счетом никогда – во вред. Теперь же она наблюдает за тем, как женщина умывается и за тем, как вода в тазу чернеет до непроглядной, понимая, что сделала все верно. Не хватало еще упустить какую-нибудь мелочь, которая станет для них фатальной. С последствиями Елизавета разберется после победы Барбары, сейчас у них не было слишком много времени и слишком много проблем. Можно было только догадываться, что соперницы Барб делают в гостиной в их отсутствие. Вот так легко можно было выйти на шестой слой Сумрака, а не отлучиться на пару десятков минут для битвы с лживой тварью. Никогда не стоит недооценивать врагов, даже если они кажутся тебе необразованными дикарями.

- Идем, тебе нужно переодеться. Мы еще не закончили, но все-таки победительница должна выглядеть безупречно, - сколько бы людей она ни убила в процессе. Ни одна уважающая себя ведьма не позволит себе выглядеть дурно даже после самой эпической битвы на свете. Арина не в счет. Она не ведьма. Она отдаленное подобие, с которым теперь даже не нужно было считаться.

Они заходят в покои Елизаветы и здесь ведьма осматривает ученицу куда как пристальнее, убеждаясь в том, что прямо сейчас, в настоящем времени, ей ничего не угрожает. Она заходит в свою гардеробную и находит для Барбары темно-синее платье. Это больше, чем она могла бы теперь предложить, потому что в Ковене все знали, что синий цвет – едва ли не официальный для Елизаветы. Но теперь Барбара была равна ей. А по формальному статусу и вовсе совсем скоро должна была превзойти. Она будет главой Высшего Конклава, а Елизавета так и останется просто Елизаветой. Но это их не разделит. Никогда не разделит. Ничто.

Недолго думая, Говард открывает многоуровневый ящик с драгоценностями, большая часть которых в реальном мире была бесценна. Часть из них принадлежала различным королевским домам, членом которых Елизавета являлась когда-то. Часть была мощнейшими артефактами. Но Говард достает с нижней полки сапфировое колье, цена которого, без сомнения, была равна ВВП США за пару десятков лет. Сапфиры в нем мешались с бриллиантами, от отблесков камней слепило глаза. Елизавета надевала эту вещь лишь три-четыре раза за всю свою жизнь, но Барбара о ней, конечно же, знала. Было немного вещей, о которых Барбара не знала. Теперь же Говард протягивает украшение ей, а затем помогает застегнуть его на шее, стоит только ученице переодеться.

- Безупречна, - она коротко улыбается и касается пальцами плеча женщины, - Ценность власти, которую ты получишь сегодня – несравнимо выше стоимости любых вещей, что у меня есть. Эта власть даст тебе возможность управлять не женщинами, но знаниями, которые они имеют. А они хранят много… О, Барбара, ты будешь потрясена, когда узнаешь, как много. Это – бесценный дар. И силой своей ты получишь его сегодня. Тебе осталась меньшая часть пути. И ты сможешь ее преодолеть, - Елизавета выдыхает и уверенно кивает головой в подтверждение своих слов.

- Я так горжусь тобой, дорогая, - произносит она, прежде чем открыть дверь. Время для слов еще будет. Сейчас же было время для действий.