Если в начале пьесы на стене висит ружье, то (к концу пьесы) оно должно выстрелить.

Ей было шестнадцать. В шестнадцать лет ты, как и все твои сверстники, хочешь только одного: стать взрослым. Получить свободу и самостоятельность. Лишиться запретов. Но, если с тобой это вдруг происходит, оказывается, что ты не знаешь, что тебе с этим делать. Женевьева сидела у камина и держала в руках письмо матери. Она перечитывала его уже, наверное, в двадцатый раз, как будто надеялась, что в предыдущие девятнадцать что-то упустила или чего-то не заметила. Может быть, какой-нибудь тайный шифр? Буквы, вписанные магическими чернилами между строк? Мелкий шрифт под защитными чарами, который проявится и обязательно ей все объяснит? Она мяла листок бумаги, испещренный аккуратным изящным почерком, в каждом завитке которого явно читалась рука ее матери, и не понимала, что же все-таки происходит. Что же ей, черт возьми, со всем этим делать? Под всем этим она подразумевала огромную сумму денег, оставленную ей в наследство, родовое поместье и еще четыре замка в придачу, богатую коллекцию магических артефактов и древних книг из библиотеки Елизаветы и свое полнейшее одиночество и неприкаянность, которые должны были стать тем, чего она так страстно желало, но вместо этого отчего-то пугали до чертиков. Женевьева мяла листок бумаги, заполненный буквами, выведенными с каллиграфической точностью, смотрела на языки пламени, пляшущего в камине, дьявольские отблески которого танцевали на сверкающей поверхности охотничьего ружья от Gastinne-Renette и в какой-то момент осознала, что по ее щекам стекают слезы, а рука, держащая письмо, дрожит.

- Я одна, - прошептала она в пустоту, будто осознавая самую страшную тайну, открытую ей Вселенной, - я теперь совсем одна... - в этот самый момент в дверь тихо постучали и Женевьева подпрыгнула от неожиданности, после чего яростно уставилась на одну из служанок, что вошла в комнату с подносом.
- Ваш травяной чай, мадемуазель, - проговорила девушка, глядя на Женевьеву с видом испуганной лани.
- Чай?! - Взвилась юная ведьма, подскакивая со своего места, словно ужаленная, - да кому он нужен, твой чай?! Чем он мне теперь поможет?! - Безжалостно смяв письмо, она бросила его на пол и промчалась мимо горничной с видом заправской актрисы драматического королевского театра.
Будь они сейчас в какой-нибудь английской глуши, Женевьева, подобно героине "Грозового перевала" выскочила бы сейчас на улицу в домашней одежде и помчалась в вересковые поля, терзаемая холодным ветром и заламывая руки, разыгрывая главную трагедию своей жизни. Это было вполне в ее стиле, но они были не в Англии, а в Париже, а потому вместо того, чтобы заболеть воспалением легких, она предпочла спуститься в кухню, где перед ужином суетилась кухарка с помощницей, и принялась уплетать за обе щеки черничные пирожные, рыдая и оставляя любые вопросы без внимания и ответов.
***
Как говорила моя мама: "Лучше выстрелить, перезарядить и еще раз выстрелить,
чем светить фонариком и спрашивать - "Кто тут?"

С тех пор, как она получила письмо матери, прошло уже три недели, хотя, если честно, она не была уверена, потому что с тех пор, как она получила письмо матери, музыка в этом доме не смолкала ни на минуту, шампанское лилось рекой, а в сам дом был полон людей, большая часть которых даже не была известна Женевьеве. Но ей, в общем-то, было все равно. Если ее матери что-то не нравится, пускай придет и остановит ее.
"Ну что, Бернадетт, есть чем крыть? Вот и все, вот и ничего ты не сделаешь!" - говорила себе каждый раз Женевьева, сталкиваясь с собственным отражением в зеркалах, что заставляло ее остановиться хотя бы на минуту и задуматься. Задумываться ей не нравилось, она вообще не любила, когда в ее голове появлялись мысли, потому что были они чаще всего совсем не радужные, а это портило цвет лица и порождало морщины, а это нужно было ей в шестнадцать лет в самую последнюю очередь.
За окнами уже зажигалось небо, начинало светать. Лучшее время ложиться спать, чтобы проснуться, как и полагалось к обеду. Дом только недавно опустел и затих, Женевьева шагала по коридорам из комнаты в комнату, спотыкаясь о пустые бутылки и пиная носками новеньких туфель рассыпанное по полу конфетти. Жизнь - это праздник. Так она сама для себя решила и собиралась этой философии придерживаться в дальнейшем.

Проходя мимо одной из комнат, краем глаза она заметила чью-то фигуру, выделявшуюся темным пятном на фоне окна, еще не зашторенного плотными гардинами. Сначала она решила, что это дворецкий, но потом вспомнила, что как раз сегодня он попросил выходной, а потому это абсолютно точно был не он. Камердинера у них уже давно не было, ведь мужчин в этом доме давно не проживало, а потому это мог быть только кто-то из гостей (но почему он до сих пор не ушел? что за невоспитанность!)или...
- Вор! - Закричала Женевьева, останавливаясь на пороге комнаты и замечая в руках высокого мужчины одну из своих любимых заколок, которую не могла отыскать со дня получения материнского письма, - мерзавец!
Она помчалась прочь из комнаты в кабинет с камином, заметив, что мужчина решил последовать за ней. Испугавшись, она едва не свалилась по дороге, запутавшись в шуршащей мишуре, но ворвалась в комнату, подбежала к камину и, подвинув не без труда кресло, вскочила на него и потянулась к висящему на стене ружью. В тот момент, когда мужчина вошел, она развернулась и нажала на курок. Женевьева не была уверена, что ружье заряжено, точнее она об этом даже не подумала, да и жать спусковой крючок не собиралась, если уж быть откровенной, но комнату заполнил грохочущий звук, приклад больно ударил ее по плечу и, вскрикнув, она свалилась с кресла, оказавшись на полу, оглушенная и беззащитная.

- Это мой дом, - умудряется возразить она слабым голосом, несмотря на то, что взор ее еще не прояснился, а голова после встречи с полом, как и плечо после удара прикладом, нещадно болели, - а вот Вы, мсье, здесь совершенно лишний и, если у Вас нет объяснения получше, чем ложь про мою мать, то лучше бы Вам покинуть мой, - она сделала акцент на этом слове на случай, если мужчина не понял с первого раза, - дом прежде, чем я вызову жандармерию.
Попытка подняться с дивана заканчивается новой волной головной боли, головокружением и легким приступом тошноты. Так что с легким стоном (позволить большего при джентльмене настоящая леди себе не могла) Женевьева опустилась на подушки, вернувшись в исходное положение - весьма беззащитное и даже несколько компрометирующее, окажись в этой комнате кто-то, помимо ее личной горничной. Но на эту девушку Женевьева всегда могла положиться, ведь ее нанимала Бернадетт, а мать знала толк в хорошем персонале.

- Благодарю, - отвечает Женевьева, отпивая немного воды из стакана, который подносит к ее рту незнакомец, не забывая о манерах и достойном воспитании, - но Ваша учтивость Вам не поможет, так и знайте, - прижав указательные пальцы к вискам, Женевьева унимает головокружение и ждет несколько мгновений, чтобы медленно сесть и дать комнате поспеть за ее перемещением, - отдайте мою заколку - она дорога мне не только как памятный подарок, но и крайне ценна в прямо значении этого слова, и уходите, тогда я позабуду об этом инциденте и не стану выдвигать Вам обвинения, - она надеялась, что, если перед ней и сидел вор, то, учитывая его поведение, этот вор был воспитанный, с которым можно договориться.

Когда зрение к ней возвращается окончательно, она окидывает мужчину взором и понимает, что перед ней далеко не простак. Аура, которую она разглядывает лишь теперь сквозь полуопущенные ресницы, выдает в нем довольно сильного Иного, уровень которого явно выше пятого уровня Женевьевы. Что ж, если дело обстоит так, то он действительно мог оказаться знакомым ее матери, но это все равно не отменяло того факта, что его слова могли быть и ложью, ведь в письме с указаниями, которое ей оставила Бернадетт и которое Женевьева пару недель назад залила слезами, ни слова не говорилось о том, что ведьма просила кого-то там приглядеть за дочерью. А, если таковое и случилось, то она наверняка бы соизволила сообщить Женевьеве и об этом, чтобы встреча, подобная той, что состоялась здесь несколькими минутами ранее, никогда не произошла именно таким образом.

- Что ж, я чувствую себя вполне сносно, мсье, - Женевьева снова окидывает мужчину взглядом, отмечая про себя его привлекательность, но не заостряя на этом внимания, - Вы свободны и можете уйти, уверяю Вас, дальше я справлюсь сама. А вечеринка, как Вы можете заметить, давно закончилась и все гости, - она сказала это таким тоном, чтобы дать мужчине понять, что у него еще есть возможность покинуть этот дом по-хорошему, - давно разошлись, - в воздухе повисло непроизнесенное "Что следует сделать и Вам", после чего Женевьева поднялась на ноги с целью проводить (или скорее выпроводить) мужчину, как того требовал этикет, но вместо этого оступилась в новом приступе головокружения и вынужденно ухватилась за руку незнакомца, чтобы сохранить равновесие.

Гордость... Слова мужчины вызывают некоторую степень недоумения, а еще отчего-то улыбку. Едва заметную - Женевьева успевает довольно быстро взять себя в руки, вспомнить о подобающем леди поведении и стереть ее с лица. Обвинения в воровстве истинного джентльмена должны были бы ввести в состояние возмущения и вызвать желание очистить свою репутацию и оправдаться - господин, что сидел рядом с ней оправдываться не собирался. Более того, он даже не собирался возвращать ей заколку, которая абсолютно точно принадлежала ей, абсолютно точно не была его и, не точно, но вероятнее всего, не была отдана ему ее матерью. Иначе, почему бы ей не рассказать об этом в ее письме, которое она оставила, убегая. В какой-то момент Женевьева сделала для себя вывод, что ее мать именно сбежала - пусть кому-нибудь другому рассказывает про важные дела, даже она не была жестока настолько, чтобы оставить в полном одиночестве, не научив, как себя защитить в этом жестоком мире взрослых, шестнадцатилетнюю девушку. Впрочем, кто знает, насколько жестока, на самом деле, Бернадетт? Женевьева теперь уже не была уверена в том, что вообще когда-либо знала и хоть немного понимала свою мать.

- Благодарю Вас за беспокойство, - ответила Женевьева, наконец, поднимаясь на ноги и делая шаг в сторону двери, явно намекая задержавшемуся гостю, в какую сторону ему следует выдвигаться, - но, полагаю, что имею право приглашать в свой, - она снова сделала ударение на этом слове, выделяя его интонационно, раз уж это вошло у них в добрую привычку, - дом, кого сочту нужным. И, если говорить откровенно, не припомню, чтобы я приглашала в него Вас, - сопроводив свои слова милой улыбкой, немного язвительной, какой была и сама Женевьева, юная ведьма деликатно, но уверенно указала рукой на выход из комнаты и закончила, - уже поздно, - хотя, на самом деле, время приближалось скорее к тому, которое правильнее было бы обозначить "слишком рано", - вечер окончен, я немного устала и... - убедившись, что мужчина ее действительно понял, она позволила прислуге проводить его и приступить к своей работе - уборке последствий празднований Женевьевой своей вынужденной самостоятельности.

***

- Отвези вещи в дом, - бросает она водителю, опираясь на его руку, чтобы выбраться из автомобиля, - мне нужно зайти к парфюмеру, я прогуляюсь и вернусь сама.
Женевьева поправила кружева великолепного платья, провела рукой по уложенным в прическу волосам и, осмотревшись по сторонам, чтобы пополнить коллекцию восхищенных взглядов, которые она собирала, подобно энтомологу, прикалывающему булавками бабочек к холсту, проводила взоромуезжающую прочь шикарную Turcat-Mery 28. Наградив окружающих ослепительной улыбкой, она свернула в проулок, ведущий к дому мсье Улье и направилась привычной дорогой к царству ароматов и изящных флаконов. Женевьеве редко доводилось сталкиваться с Иными, выходящими за круг общения, очерченный матерью. И уж тем более с Иными Низшего порядка. О них она только лишь слышала, но все в жизни, как известно, бывает в первый раз. Избегать подобной встречи Женевьеве удавалось годами по той простой причине, что она всю свою недолгую жизнь находилась под защитой матери. Ну, и еще потому, что не бывала нигде, кроме собственного дома и самых дорогих ресторанов и магазинов Парижа, в которых шансы встретить какую-нибудь шпану сводились просто к нулю. Отклонение от привычного курса же привело к закономерному результату и не самому приятному знакомству с реальным миром и миром Низших Иных.

- Мадам, - один из вампиров появился внезапно, будто тень, отделившаяся от сумрака переулка, - не сочтите за грубость, - рядом с ним появился второй - третьего Женевьева заметила лишь краем глаза, он остался в стороне, будто наблюдая за разворачивающимся представлением.
- Мадмуазель, - поправила она по привычке, оскорбленная до глубины души не столько грубым вмешательством в ее личное пространство, сколько неправильным обращением с указанием на ее возраст.
Она была слишком молода для того, чтобы быть "мадам", что за дерзость и откуда такая невоспитанность. Она была бы рада отмахнуться от этой парочки, но ее поражала их наглость и она хотела бы узнать, где они ее набрались. Может быть, ей тоже нужно? Женевьева не самым лучшим образом представляла, что ее ждало и с какой целью к ней подошли эти трое, но еще хуже она представляла, как ей себя от них защитить. И, если бы не внезапно появившийся вдруг, откуда ни возьмись, ее новый знакомый, лишь Сумраку известно, чем бы эта встреча закончилась. Женевьева успела лишь испугаться да вскрикнуть, когда началась драка. Ведьма и понять-то ничего не успела, оттого, что стояла посреди всего происходящего, зажмурившись и закрыв лицо ладонями, на всякий случай.

- Бэнкс, - проговорила Женевьева, глядя на мужчину и других Иных, из Дозора, сквозь щелку между пальцами, - Вы что, следите за мной, мсье Бэнкс?! - адреналин, возникший в крови из-за испытанного страха, превратился в нечто другое - в отчаянную и безотчетную смелость, подпитываемую возмущением.

То, что происходит дальше, ускользает от пристального внимания Женевьевы, ведь все, что она делает, это закрывает ладонями уши и крепко зажмуривается. Еще ей, конечно, хочется громко завизжать то ли от страха, то ли от возмущения, но она не успевает, ведь от испуга ей перехватывает дыхание. К тому моменту, как ведьма, наконец, открывает глаза, перед ней предстает картина поверженных и связанных вампиров, тех, что остались на месте или в живых, впрочем, ее мало волнует их судьба, и, конечно же, рядом стоит их победитель. Женевьева переводит взгляд с вампиров на Светлого Иного, с которым недавно имела возможность познакомиться в собственном доме, затем снова на вампиров. Так она делает несколько раз, пока в ее голове складывается вполне логичная, на взгляд Женевьевы разумеется, картинка происшествия, а свободное дыхание вновь возвращается к ней. После чего она вскидывается сначала на мсье Бэнкса, а уже потом подбегает к вампирам и пинает их своими аккуратными ножками в туфлях на высоком каблуке.
— Ах, вы... - она задохнулась от возмущения, подбирая слова, произнести ей хотелось многое - слишком многое для девушки ее возраста, воспитания и положения, но смолчать было тоже свыше ее сил, так что Женевьева выбрала одно из самых нейтральных определений, которое смогла выхватить из вихря кружащихся в голове оскорблений, - негодяи! Мерзавцы! Подлецы!

Ей пришлось остановиться, когда крепкие мужские руки уверенно, но аккуратно сомкнулись на ее предплечьях и настоятельно, но учтиво отодвинули ее в сторону, увеличив расстояние между ней и связанными вампирами, лежащими на брусчатке. Женевьева кидает на мсье Бэнкса злобный взгляд и единственное, что удерживает ее от нападения на Дозорного, а Тристана Бэнкса от расцарапанной физиономии - другие Дозорные, подоспевшие на подмогу. Проявить несдержанность и продемонстрировать плохие манеры перед таким количеством зрителей уже немного слишком.
- Никуда я с вами не пойду, - говорит она всем Дозорным разом, - забирайте и допрашивайте этих gredin, а у меня нет на это времени. К тому же, ваш сотрудник, - добавляет она, поправляя платье и прическу, а затем переводя взгляд на Тристана, - преследует меня и следит за мной, так что он прекрасно знает, как все произошло и как все было. За сим откланиваюсь, - добавляет она язвительно и уже направляется в противоположную сторону от опешивших сотрудников Ночного Дозора, не посмевших ей возразить, когда все те же, знакомые уже, хотя и против воли Женевьевы, руки снова останавливают ее, беря за локоть и разворачивая в сторону своего хозяина.

- Мсье Бэнкс, Вы от меня не отстанете, да? - разговаривать с представителями Дневного Дозора ей хочется еще меньше, чем с ребятами из Ночного, если говорить откровенно, взаимодействовать с любым Дозором ей претит и она желала бы всеми силами этого избежать, но Бэнкса она хотя бы знает, хотя и не слишком этим довольна, - ну, хорошо, - соглашается она в итоге, - но только очень быстро.
Здание Ночного Дозора напоминает ей какую-то пыльную канцелярию, она сидит за столом напротив Тристана и ждет, когда он завершит все формальности, которые необходимы ему для работы. В голове у нее крутится один вопрос: "Что я здесь делаю?", за ним всплывает другой - "Зачем мне все это надо?" и, наконец, третий - "А какого, собственно ...?", но закончить его даже в своей голове ей не позволяет внутренний голос, напоминающий о том, что она, как бы там ни было и что бы ни происходило, леди. И ничто этого не изменит, а, значит, нужно соответствовать.

- Давайте уже свою писульку, - отвечает она и ставит подпись, не глядя, мать бы ужаснулась, увидев ее поступок, но ее матери здесь не было, значит, сама виновата, - ну уж нет! - Восклицает Женевьева, возмущенная приказным тоном и императивными указаниями малознакомого ей мужчины, - во-первых, я не так уж и уверена, что моя мать что-то там вам поручила, во-вторых, мне она ничего об этом сообщить не удосужилась, в-третьих, мистер Бэнкс, вы мне - никто и не имеете права мне указывать или командовать мной, меня не волнует ваша голова, так и знайте. Разбирайтесь с ней сами!
На этой ноте Женевьева встает со стула и покидает кабинет, оказываясь в коридоре. Там она вертит пару раз головой, пытаясь вспомнить, откуда именно они пришли и, наконец, находит выход, покидая здание. Мсье Бэнкс может думать о себе что угодно, а, если он вздумает дурить, ей всегда есть, куда написать и кому пожаловаться. В последнее время вокруг образовалось столько влиятельных мужчин, желающих помочь юной девице, оказавшейся в затруднительной ситуации, что кто0нибудь из них уж точно подсобит ей в этом деле. А всякие сомнителные Светлые могут пойти... погулять по Монмартру, например, ей нет до них никакого дела.