Двадцать три года прошло с того момента, как Женевьева получила письмо матери, в котором сообщалось, что отныне она самостоятельна и вольна делать со своей жизнью едва ли не все, что посчитает нужным. Женевьева перечитала тот листок, испещренный аккуратным искусным почерком, едва не каллиграфическим, кажется, не один десяток раз, пока не выучила его наизусть, чтобы бросить потом скомканные буквы в огонь камина, не забыв оросить его перед тем щедро своими слезами. Ей было шестнадцать лет и слез в ту пору у нее было довольно большое количество, а поводов для того, чтобы явить их миру, и вовсе не счесть. Спустя чуть больше двух десятков лет ситуация несильно изменилась - Женевьева все еще была столь же эмоциональна, чувствительна и легка на подъем как в проявлении эмоций, так и во всем остальном. А потому, стоило ей, наконец, отыскать последний (не по нумерации, но по тому, в какой последовательности молодая ведьма добиралась до мемуаров матери в их библиотеке) из дневников Бернадетт и прочесть в нем о том, что все это время у нее, оказывается, был брат, как слезы полились рекой. Реки Женевьевиных слез по обычаю пугали прислугу дома, которая едва ли не в тот же момент предпочитала разбежаться, словно мыши по углам, Тристана, что большую часть времени не понимал ни причин, ни того, что может сделать, пока, наконец, не пришел к выводу, что лучшее - это не делать ничего, позволяя Женевьеве плакать столько, сколько ее душе будет угодно. После этого она чаще всего успокаивалась и, наигравшись в драматическую актрису, продолжала жить, как ни в чем не бывало.

Двадцать три года прошло с того момента, как Женевьева осталась без попечения матери, потеряв к тому моменту мужчину, что ей представляли ее отцом. Мужчину, с которым у нее никогда не было ни близкого эмоционального контакта, ни какой угодно другой связи, ведь, если говорить откровенно, ушел из жизни он во времена, когда сама Женевьева была еще крохой, не способной хранить воспоминания в своей маленькой аккуратной головке. А потому, когда Бернадетт сообщила дочери о том, что вынуждена оставить ее на неопределенный срок и уйти, не объясняя причины и не давая никаких обещаний вернуться, Женевьева, впрочем, нельзя ее за это винить, вполне справедливо решила, что отныне она сирота, оставленная и брошенная всеми на волю судьбы. Оставленная в богатом поместью с прислугой и большим наследством в придачу, конечно, но все-таки оставленная и, все-таки, на волю судьбы. Несчастная и одинокая. Сделав соответствующие выводы и осознав всю серьезность своей ситуации, она, конечно же, испугалась, потому что совершенно точно не знала, как ей справляться со своей жизнью, ведь до этого момента она никогда не оставалась одна и даже наедине с самой собой. Все в мире взрослых казалось ей сложным, чуждым и подозрительным. Испугавшись, она, конечно, стала плакать. Точнее, рыдать. Много, долго и отчаянно. Так, что едва не довела себя до нервного истощений и, если бы не горничная, которой стало жаль свою госпожу и та вызвала врача на дом для нее, то неизвестно, чем бы закончилась невероятно недолгая история взрослой жизни Женевьевы. Позднее она, конечно, познакомилась с Тристаном и мужчины, будучи не только знакомым ее матери, но и довольно сильным Иным, научил ее многому, оставшись в ее жизни сначала в качестве доброго друга, а после и в роли возлюбленного. И ему Женевьева была обязана если не жизнью, то уж точно тем, что никто из вскоре объявившихся рядом охотников за богатством, желавших жениться на юной богатой наследнице, не обманул ее, оставив при этом на улице.

И вот сейчас, спустя двадцать три долгих года, Женевьева узнала, что все это время у нее был брат. Она была не одна. В этом мире был кто-то, носивший, пускай и иную фамилию, родившийся в иное время в иной стране, но все-таки одной с нею крови. А кровь для Женевьевы была, пожалуй той единственной важной вещью, которую она ценила превыше собственной жизни и даже превыше туфель, платьев и украшений. А потому, стоило ей открыть для себя это прежде неизвестное родство, ведьма решила во что бы то ни стало отыскать брата и начала с того, что попросила Тристана навести справки через его дозорные связи об Ином, который по сведениям из дневника, родился на территории бывшей Российской Империи, ныне носившей неприглядное название Советского Союза. И вскоре Тристану удалось выяснить, что данный Иной, звали которого Андрей Вяземский, сын князя Вяземского от его жены Елизаветы, перед самой революцией покинул свою страну и перебрался в Европу... не слишком много времени понадобилось на то, чтобы выяснить, что сейчас Андрей проживает в Париже и это была такая удача, что Женевьева минут десять прыгала по комнате от счастья, расцеловывая Бэнкса за то, что принес ей столь благие вести. Дело оставалось за малым... отыскать Андрея, встретиться с ним и поведать ему о том, что они брат и сестра. Этим Женевьева и занялась. Потому сейчас и сидела в гостиной, куда ее проводила горничная, предложив подождать, пока она сообщит хозяину дома о визите. Женевьева с трудом удерживала себя на месте и лишь по счастливой случайности не подпрыгивала на месте, словно заведенная. Хотя очень хотела, право слово, одним богам было известно насколько. И вот, стоило мужчине появиться в гостиной, как ведьма подскочила со своего места, словно ужаленная, протянула к нему руку, но, так и не дотронувшись, осеклась и заставила себя успокоиться.
- Эрсан, - представилась она чуть дрогнувшим голосом, - Женевьева Эрсан. Мсье Вяземский, - продолжила она, произнося непривычную русскую фамилию с акцентом, хотя и очень перед тем старалась избавиться от него, репетируя перед зеркалом, - позвольте украсть некоторую часть Вашего времени и рассказать Вам историю, которая может показаться Вам... интересной, - да, пожалуй, это было подходящее слово.
Обрести сестру, наверняка, могло быть, как минимум, интересно...

Женевьева с благодарностью принимает предложение присесть и опускается в кресло, которое Андрей парой мгновений до этого придвинул в ее сторону. Она не может отвести глаз от мужчины, вглядываясь в каждую его черточку, в каждую мелочь, будто надеется разглядеть там их мать. И ей безусловно это удается. В аристократических чертах Андрея читается родство с Бернадетт и столь явственно, что только слепец мог этого не заметить. У нее начинают слегка дрожать руки, отчего она предпочитает отказаться от предложенных напитков, и наворачиваются на глаза слезы. Но Женевьева строго-настрого запретила себе сегодня плакать, какой бы ни была причина, будь то обретение брата или его отказ и неприятие любого родства. В конце концов, как оказалось, между ними стоит эта надуманная пропасть - разные стороны Силы, заведомо расставившие их по разные стороны баррикад. Женевьева, конечно, считала подобное деление ересью и прерогативой Дозоров, играющих в свои игры под названием "Мы соблюдаем Договор" и разменивающих своих людей, подобно пешкам на шахматной доске. Оттого им и было важно понимать, кто есть белый, а кто - черный, кому ходить первым, а кому - буквой "Г". Женевьеве было глубоко наплевать. И, если это станет причиной невозможности ее общения с братом, она возненавидит Дозоры с такой силой, что сделает целью своей жизни их полное уничтожение, что, безусловно, порадовало бы маменьку, будь она где-то рядом... Но маменьки рядом не было, уже долгие годы, а Андрей вот был - сидел прямо напротив, так близко, что, протяни руку, дотронешься до него и почувствуешь тепло. Тепло семьи, которого ей не хватало, несмотря на то, что Тристан делал все, лишь бы ее осчастливить. И ему это удавалось, но была в сердце такая пустота, заполнить которую ему было не по силам... и требовать этого или винить его за то было несправедливо, а потому Женевьева предпочитала о ней молчать, впадая периодически в меланхоличные приступы грусти, объяснить которые не могла, а потому Тристану приходилось списывать это на ее эмоциональность и предрасположенность к частой смене настроений.

- Интригующе, - она произнесла это слово, словно пробуя его на вкус, да, пожалуй, происходящее должно было Андрея именно что интриговать - не каждый день к тебе в дом приходит Темная ведьма, прося о разговоре, обещая, что он может изменить твою жизнь, - предмет нашей беседы действительно интригует, мсье Вяземский, - она улыбнулась, едва заметно приподняв уголки рта, а еще отметила про себя, как ей нравится произносить его фамилию, хотя хотелось, конечно, закричать "Андре!" и броситься к мужчине с объятиями, - Вам когда-нибудь говорили, что у Вас ее глаза? - Вообще-то, она хотела начать разговор с другого, но вопрос сорвался с губ непрошенным гостем, прогнать которого было бы невежливо, - глаза Вашей матери. Нашей матери, - произнесла она в итоге, понимая, что отступать уже слишком поздно, да и некуда, - полагаю, это для Вас неожиданность - для меня было неожиданностью - узнать, что у Вас есть сестра, полагаю, Вы можете мне не поверить, я бы, наверное, не поверила, но женщина, известная Вам под именем Елизаветы Вяземской, мне известна как Бернадетт Эрсан, - она сделала паузу, позволяя себе сделать глоток кислорода, потому что до того говорила на выдохе, будто боялась, что, если даст себе хотя бы секунду промедления, то не найдет в себе смелости произнести это вслух, - и она моя мать, - Женевьева потянулась руками к цепочке на шее, ловким движением расстегнула застежку и сняла медальон, открыв его, протянула Андрею, чтобы продемонстрировать фотографию и локон волос Бернадетт, которые носила всегда при себе.
Она надеялась, что он узнает, если не внешность (ведь мать могла менять облик от эпохи к эпохе), то хотя бы энергетический след, идущий от волос. Но, даже если этого окажется недостаточно, у нее всегда есть план "Б" - материнский дневник, в котором та подробно описывала и свою жизнь в Санкт-Петербурге, и брак с князем Вяземским и своего сына.

Отредактировано Georgiana Howard (2020-10-15 12:23:48)

Разумеется, он ошарашен. Он удивлен. И поражен. Она ждала от него чего-то подобного и обещала себе не паниковать, не драматизировать и не устраивать трагедию. И уж точно не плакать. Но его молчание, столь продолжительное и тягучее, что заполнило собой, кажется всю комнату, вытеснив кислород, давило на нее и заставляло нервничать. Женевьева судорожно сцепила пальцы, переплетя их в изящный замок, до того сильно, что побелели костяшки. Кажется, она даже перестала дышать, наблюдая за мужчиной и тем, как он поднимается со своего места, ищет что-то в ящике стола, а, отыскав, закуривает. Она никогда не разделяла этой пагубной страсти к табаку, но не столько из-за вредности данного процесса (Иным все-таки не было нужды волноваться о подобных мелочах), но из-за того, что избавиться от неприятного аромата, цепляющегося за волосы, одежду и кожу, подобно репейнику, было крайне затруднительно даже магическими методами. И это, на взгляд, Женевьевы, конечно, того не стоило.

Она с трудом удерживает себя на месте и не дает словам сорваться с языка. Словам, которые могут прервать размышления Андрея. Ей хочется дать ему время осмыслить сказанное ею, уложить это в своей голове и сформировать вежливый ответ, каким бы ни было его содержание. В том, что слова Андрея будут четко выверенными и не выходящими за рамки этикета, несмотря на всю нестандартность ситуации, она не сомневалась. Он был аристократом, джентльменом и сыном Елизаветы, а это значит, что он обладал превосходным воспитанием и выдержкой, что никогда не позволило бы ему нагрубить женщине, даже если она при этом была ведьмой.
- Эмм, - она на миг теряется с ответом, как и любая леди, не привыкшая обсуждать вопросы столь деликатного характера, как собственный возраст, но сейчас обстоятельства выглядят таким образом, что отступить от привычного расклада кажется Женевьеве уместным, - несколько больше, чем можно предположить, - отвечает она сначала уклончиво и слегка заливаясь румянцем, - мой возраст близится к четвертому десятку, хотя все говорят, что я выгляжу гораздо моложе, - конечно, моложе, ведь она была не просто Иной, она была ведьмой, отлично разбирающейся в тонкостях сохранения молодости и наведения красоты.

Андрей не выглядит как человек, который готов вспылить или ни за что не принять сказанное ею. Он не стремится выгнать ее и не кричит, что она ему лжет. И Женевьева, видя его реакцию, выдыхает, только сейчас замечая, что все это время действительно практически не дышала, а оттого ей теперь душно и даже немного жарко. Она позволяет себе расцепить руки и, выудив элегантным движением веер из сумочки, обмахнуть себя им пару раз, приходя в себя.
- В некотором роде, - ответила она на вопрос Андрея, понимая, что никак не может избавиться от улыбки, что упрямо стремилась расцвести на ее лице, - она рассказала это одному из своих дневников, - Женевьева снова опустила руку в сумочку и выудила из нее небольшую книжицу в кожаном переплете, - я нашла его в библиотеке, в нашем поместье, после того, как... - воспоминание о том, как мать исчезла из ее жизни, оставив вместо себя лишь письмо и, как выяснилось позже, Ночного Дозорного в качестве своеобразного соглядатая, целью которого было присматривать за Женевьевой и не дать ей загубить свою жизнь, все еще приносило неудобство и ссаднило свежей раной, не желающей затягиваться, - к сожалению, это мне неизвестно, - ее голос полон тоски и горечи, она все еще не научилась скрывать свою боль и обиду на мать, да и не то, чтобы сильно старалась, если говорить откровенно, - она ушла двадцать три года назад, оставив после себя лишь записку, в которой говорилось, что делать с наследством и ни в коем случае не выходить замуж, потому что меня обязательно обманут и обдерут до нитки, - грустно усмехнувшись, Женевьева смахнула-таки прорвавшуюся слезу и посмотрела на брата, - если предложите мне коньяк, я не откажусь, мсье Вяземский, сейчас мне это необходимо.

Она улыбнулась на слова Андрея, слегка смущаясь. Нашла, перед кем оправдываться за несоответствие возраста и внешности. Уж ему объяснять точно не стоило, он знает об этом побольше нее самой.
- Да, Вы правы, вот такие вот привилегии Иной стороны существования, - проговорив это, Женевьева посмотрела на подол своего платья, провела по нему руками, расправляя ткань, как делала всегда, когда нервничала, затем с благодарностью приняла бокал и пригубила напиток, чувствуя, как он обжигает сначала губы, а затем язык и глотку - да, она привыкла к напиткам более легким, вроде шампанского или вина, но в подобной ситуации можно было и отойти от обычных привычек, - правда? - отчего-то ей было приятно узнать, что в ее лице читались черты матери, она так отчаянно любила, а теперь и нуждалась в этой женщине, что каждая мелочь, даже такая, выглядела важной и особенной, - и Вы тоже, - ответила Женевьева, глядя на Андрея, снова изучая его глаза, - тоже на нее похожи. Особенно глаза, у Вас тот же взгляд, тот же овал лица, та же манера нести себя, словно весь этот мир не имеет к Вам никакого отношения, - усмехнувшись, Женевьева сцепила пальцы вокруг бокала с коньяком, совсем не беспокоясь о том, что "грела" тем самым напиток - вряд ли она заметит разницу, сейчас ее душу и голову терзали совсем другие переживания и мысли.

- Я с удовольствием бы послушала Вас, - она прекрасно понимала, что глупо и несправедливо ждать от Андрея столько скорого эмоционального сближения, более того, она провела сама с собой предупредительную беседу о том, чтобы не расстроиться слишком сильно, если брат не пожелает подобного сближения и в более позднее время, решив, что сестра ему не нужна и ему в жизни хватает и тех людей, что в ней уже присутствуют, но сама с трудом удерживала себя на месте и страстно желала обнять Андрея или хотя бы взять за руку, - трудно найти того, кто не хочет, чтобы его нашли, - в ее слова просочилась горечь, которую Женевьева едва ни физически ощущала на своем языке.
Обида и боль, которую ей принес уход матери, были все еще слишком ярки. Это была рана, которая не желала заживать, впрочем, это была рана, которой зажить не давала сама Женевьева, с завидным упрямством мазохиста ковыряя ее и посыпая солью, будто, на самом деле, не страдала, а наслаждалась своими страданиями. В некоторой степени, наверное, так и было - Женевьеве нравилось быть жертвой и одновременно с тем находиться в центре внимания, а Тристан, несмотря на всю свою внешнюю суровость, не терпел страданий ведьмы и окружал ее таким количеством заботы в моменты ее периодических припадков "мученичества", что хватило бы на весь Смольный институт разом, - в моем случае maman не озаботилась инсценировкой собственной кончины, но, полагаю, это потому, что она знала, что подобного я бы не пережила. Лучше знать, что она жива, пусть и решила отчего-то больше не присутствоватьв моей жизни, всегда есть надежда встретить ее и... - сделать что? Женевьева часто размышляла о том, что бы она сделала или сказала матери, если бы вдруг снова ее встретила, но перечислять все варианты сейчас, да еще и Андрею, было бы не слишком благоразумно, - спросить, что случилось, на самом деле.

- Я не виню Вас за это, не имею права. Я здесь лишь по той причине, что сама узнала о Вас и нашем родстве не так много времени назад, найти Вас тоже было не так просто, - вообще-то, она не знала, было ли Тристану трудно отыскать для нее Андрея, ведь сама она не занималась ничем другим, кроме изучения дневников матери и беспрестанными напоминаниями Тристану привести ей брата как можно скорее, а то она не сможет спать, - Вы простите меня, Андрей, если мой визит показался Вам навязчивым, и он ни в коем случае Вас ни к чему не обязывает, - она отставила бокал в сторону и поднялась на ноги, чтобы приблизиться к мужчине и посмотреть на то, что он собирался ей показать.
Она наблюдала за движением его рук, пока он перебирал бумаги - его движения были аккуратными и плавными, спокойными - ничего лишнего. Женевьева подумала, что, наверное, Андрей хорошо танцует и ей хотелось бы посмотреть, как он двигается. Отчего-то ей казалось, что это зрелище доставило бы ей исключительное удовольствие, но вместо этого она смотрела на портрет матери, с которого на нее глядело все то же лицо, все те же глаза. Лишь прическа да наряд были иными.
- Да, это Бернадетт, - произнесла Женевьева с придыханием, чувствуя, что она не в силах справиться со своими чувствами и слезами, подступившими снова к глазам, - ах, Андре, - воскликнула Женевьева, глядя на мужчину и, поддаваясь эмоциям и отметая любые условности и нормы приличий, обняла его, уткнувшись лицом в крепкое мужское плечо, - простите меня, простите, - твердила ведьма, не размыкая рук.

Напуганная и собственной смелостью, что граничила с дерзостью, и оторопью Андрея, пуская и продлившейся всего каких-то несколько секунд, Женевьева за короткий промежуток времени пережила весь спектр эмоций от страха, разочарования и стыдливости до радости оттого, что ее не отталкивают, а обнимают в ответ, неистраченной нежности и искреннего счастья, в котором хотелось раствориться, заставив время остановиться, чтобы оно замерло в одном только этом моменте. До встречи с Андреем Женевьева полагала, что не сможет любить кого-то сильнее, чем любит Тристана, но понимание того, что рядом с ней стоит человек, являющийся ее братом, с которым их связывает мать, делало чувство любви к нему абсолютным и совершенным, не оставляя в нем места ни для единого, даже самого мелкого, изъяна. Кровь - не вода и Женевьева могла поклясться, что чуть ли не каждой клеткой своего тела ощущает родство с Андреем и, что зов, который гудит в ней, подобно электрическим проводам, по которым пущен ток, разорвет ее на части, вздумай она не подчиниться ему и оставить Андрея за бортом своей жизни. Нет, теперь это было категорически и совершенно точно невозможно. Теперь, когда они встретились, основной целью Женевьевы стало знакомство с этим человеком, узнавание его и сближение с ним, потому что он был единственным человеком, которого она могла назвать Семьей. Семьей, которую ты образуешь не по собственному выбору и решению, а той, которую не выбирают, от которой не деться никуда, даже, если очень захочется. Но единственное, чего теперь хотелось Женевьеве, это быть как можно ближе к брату и продлить их общение на срок такой длительный, насколько это будет возможно. Она полагала, что запросто может все испортить, оттолкнуть его, заставить разочароваться в том, каким человеком она была, но еще больше тем, какая ведьма из нее выросла.

А потому разомкнутые объятия причиняют ей физическую боль, такую, от которой сводит скулы, так что Женевьева не кривится лишь по причине виртуозного самоконтроля. Когда хотела, она умела сдерживать и контролировать свои эмоции, а уж управление собственной мимикой и вовсе было ее коньком - что-что, а этим навыком она овладела едва ли не в первую очередь, прекрасно понимая, насколько важно уметь оставлять о себе правильное впечатление и сносить любые невзгоды, публичного толка, безупречно, достойно и всегда с высоко поднятой головой. В этом плане мать, пожалуй, могла бы ею гордиться. Если бы матери было до нее хоть какое-то дело.
- Я предпочитаю об этом не думать, - отвечает она Андрею на его слова о неумирающей надежде на встречу с матерью, сказать ему о том, что большую часть времени она предпочитает считать Бернадетт и вовсе мертвой, показалось ей не самой лучшей идеей.
Связано это было не только с обидой на мать, которая грызла Женевьеву изнутри, даже спустя столько лет, не только с ее природной вредностью, но и с абсолютно искренним желанием верить, что смерть - единственная весомая причина, по которой кто-либо предпочитал не видеться с ней. Смерть матери она еще могла простить, но вот целенаправленное и осознанное избегание общения с дочерью - нет.

- О, Вы знали своего отца? - Что ж, хоть у кого-то из них он был, впрочем, с отсутствием в своей жизни отца Женевьева смирилась уже давно, причем, смирилась по-настоящему, не испытывая при этом каких-либо явственных эмоциональных переживаний, но подспудно и неосознанно ища ему замену в мужчинах, что составляли ее окружение, - мне тоже жаль, что я не могу с ним познакомиться. Мне бы хотелось узнать о Вас как можно больше, а отец, пожалуй, смог бы рассказать такое, о чем сами Вы предпочтете умолчать, - она улыбнулась, слегка склонив голову на бок, немного по-лисьи, а в глазах ее промелькнули лукавые искорки, впрочем, совершенно беззлобные и почти бесхитростные, - для меня нет большего счастья, чем снова обрести семью, Андре, и я не смогу передать словами, насколько я рада, что Вы испытываете схожие чувства. Не скрою, я боялась Вашей реакции, когда направлялась в Ваш дом, но я и предположить не могла, что Вы будете рады так же, как и я. Впрочем, нет, поверьте, я рада многим и многим больше, Вы не представляете, сколько сил мне требуется, чтобы не визжать от восторга, не упасть без чувств от накатившей волны эмоций и не задушить Вас в своих объятиях и все это одновременно, - она улыбалась, но не шутила.
Все это было чистейшей правдой - Женевьева испытывала широкий спектр эмоций и переживала их едва ли не единовременно, сама не зная, как ей удается при этом не распасться на разные личности и не сойти с ума.

- Благодарю Вас, брат, - ответила ведьма, когда мужчина взял ее руки в свои ладони, чувствуя, как к глазам подступают слезы, сдерживать которые ей совершенно не хотелось, -Вы сделали меня по-настоящему счастливой сегодня.

Женевьева кивает в ответ на предложение брата, не в силах ни прекратить улыбаться, ни сдержать слезы радости, выступившие у нее на глазах вопреки ее обещанию держать себя в руках и не поддаваться эмоциям. Впрочем, что первое, что второе всегда давалось ведьме с большим трудом и часто она не справлялась, закрывая глаза на свои же слова, данные самой себе. Особо по этому поводу она никогда не печалилась и не имела привычки испытывать по этому поводу мук совести или стыда - она была женщиной, а женщины, как известно, могли противоречить сами себе столько, сколько желали их метущиеся и беспокойные души, неподвластные анализу или любому другому способу описания, измерения и классификации. Впрочем, покажите Женевьеве того, кто смог каталогизировать души и она, может быть, даже им восхитится. Не так сильно как новыми туфлями из Италии, но немножечко точно.

- На "ты", конечно, - отвечает Женевьева, активно кивая головой и наблюдая на лице брата ту же радость, что сияет и в ее собственном сердце.
Оттого, что ее эмоции и чувства разделены и отражаются в глазах мужчины напротив, она радуется еще больше и в какой-то момент ей кажется, что быть счастливее уже невозможно, что от этого счастья ее сейчас разорвет на части по всем слоям Сумрака. А еще она чувствует, что, в общем-то, не против такого исхода, потому что уж лучше умереть на пике полнейшего и абсолютнейшего счастья, чем как-то иначе.
- Пятнадцать лет - немного, но все же это что-то, - произносит Женевьева, сменяя счастливую улыбку, на улыбку все еще теплую, но наполненную грустью, - тебе есть, что помнить и что вспоминать, - она хочет утешить и подбодрить Андрея, ведь сама она не была знакома со своим отцом, даже поверхностно.
Он ушел, покинув этот мир слишком рано, чтобы познакомиться с дочерью и остаться частью ее детских воспоминаний. Впрочем, мать сумела заменить собой Женевьеве всех членов семьи, став для девушки не только миром, но целой Вселенной. Потому уход женщины, столь внезапный и, как казалось Женевьеве, беспричинный, и принес шестнадцатилетней ведьме так много горя и боли. Ведь, кроме матери, у нее не осталось никого. Женевьева была совсем одна на осколках разрушенного мира, окруженная хоть и роскошными, но бездушными и холодными предметами.

- Я так рада, что ты этому рад! - Произносит она горячо и искренне, - я совсем не хотела ворваться в твою жизнь, перевернув ее с ног на голову, нарушив твой привычный распорядок и внеся сумятицу, - о, вносить сумятицу во что угодно Женевьева была мастером, , можно сказать, был ее основной природный талант, наделяя которым природа отнюдь не поскупилась, - и, конечно, конечно, у нас теперь есть все время мира на то, чтобы узнать друг друга получше! Ах, Андре, мне так много нужно тебе рассказать! Так много нужно спросить у тебя! Стольким поделиться! - Глаза Женевьевы горели живым огнем, таким, который пугал обычных людей, встречающихся с пылом и природной сущностью Эрсан, но Андрей, кажется, был не из их числа.
Возможно, сказывалась кровь, текущая у обоих по венам, делавшая их ближе друг другу, а потому терпимее и смиреннее к недостаткам друг друга. Возможно, Андрей просто не считал громкую и шумную натуру своей сестры недостатком. А, возможно, что мужчина и сам был не так прост и тих, как могло показаться на первый взгляд. Как бы там ни было, а Женевьева, казалось, не спугнула брата и, осознавая это, становилось многим счастливее, будто бы растворяясь с этим чувством, наполнявшим ее и вырывающимся наружу теплым светом, озарявшим помещение вокруг.

- О да, конечно, ужин! - Она подскакивает со стула, автоматическим привычным движением поправляет складки платья и укладку, проводя пальцами по светлым волосам, - Я знаю отличное место: там тихо и отличная кухня! Я знаю хозяина лично, как и шеф-повара, а еще там есть отличный официант - мы его даже не заметим, никто не помешает нам, Андре, а еще шампанское! - Она уже направлялась к выходу, увлекаемая вперед предстоящим событием, устремленная в будущее, а потому неспособная удержать себя на месте, - тебе точно понравится их шампанское, оно великолепное!