Дурные настроения царили в Санкт-Петербурге. Дурные и опасные. Буря, которая грозила начаться со дня на день, грозила смести государственный строй, привычные жизненные устои и само будущее даже тех, кто вообще не был причастен к происходящему. Ясности не было. И чем дольше Елизавета старалась вглядеться в эту ситуацию, как вглядывалась ночами в свое абсолютно черное обсидиановое зеркало, тем лучше она понимала, что ясности и не прибавится, потому как те, кто желает перемен, действовать будут хаотично, непредсказуемо, неорганизованно, во многом попросту глупо. Это ничего, это свойственно многим революциям, но в то, что эта история в нее перерастет, ведьма сомневалась весьма сильно. Ведь там, где нет согласия и четкой цели, не может быть и единства. А без единства побеждают либо очень сильные, либо очень умные. Ни теми, ни другими будущие декабристы не являлись, хотя считали иначе и даже не подозревали о своем поражении уже в самом начале. Они были молоды, амбициозны, преисполнены надежд и как всякие мужчины в таком положении и таких нравов – жестоки. Те же, что не были жестоки, были бесконечно глупы, потому что жестокая историческая правда состояла в неутешительном и однозначном выводе. Никаких переворотов без крови не бывает. Никто не отдает власть просто так. Никто не расправляется с предыдущим режимом, не пролив и капли крови. Так что, если Елизавета и видела будущее Санкт-Петербурга и России под властью тех, кто сейчас желал России иного будущего, то прежде она видела улицы, залитые кровью и преступления против человеческого начала, коим не будет конца.

Ведьма не имела никакого особого мнения по вопросам текущего политического устройства страны. Ей безразлично было, будут ли освобождены крепостные, будет ли сохранено самодержавие во всей его карательной мощи, будет ли устроена реформа армии. Елизавете было две тысячи лет, она знала, что все меняется, так или иначе, и только глупец всегда остается верен своему первичному восприятию и отношению к вопросам. Особенно в течение такого длительного срока. А потому, единственное, что, в сущности, действительно волновало женщину, так это то, что ее семья, ее сын может пострадать в грядущих событиях. И если младшие дети, исключая Анастасию, уже вышедшую замуж и заимевшую собственных детей, могли еще остаться в стороне, то Андрей грозился хлебнуть горечь революционных событий полной ложкой. Хлебнуть, чтобы горько разочароваться, потому что вдовствующей княгине, как никому другому было известно, что революция пожирает своих детей и опыт Франции доказал это хоть Дантону, хоть Марату. Жаль, что это ничему не научило тех мальчишек, что теперь желали пройти тем же путем.

Но Елизавета молчала. Она наблюдала за ситуацией и молчала. Занималась повседневными делами усадьбы, воспитывала детей, помогала дочери устроить семейную жизнь, когда та просила, даже игралась с внуками пару раз в месяц, не находя в этом никакого удовольствия, но находя необходимость, потому что не желала, чтобы близнецы выросли в пример их отца, что вечно отсутствовал в силу государственных дел, но обладал характером, пожалуй, слишком слабым, чтобы воспитать сыновей достойными преемниками. Виной тому было, не иначе, то, что он родился лишь третьим сыном в семье, получил гуманитарное образование далеко за пределами России и никогда не готовился ни к управлению имениями, ни к тому, чтобы оказаться наследником отца. От того, человеком он был хорошим и добрым, даже обладал кое-какой хваткой. Но все-таки в делах преуспевал не шибко. Преуспевал бы еще меньше, если бы его супруга не слушалась советов своей матери, которые доносила до него. И если Андрей не вел дела с мужем сестры, подсказывая ему, как будет лучше. Иная семья, быть может, обошлась бы с ним не так честно, сочтя, что дурак в своих бедах может быть виноват лишь сам. Но Андрею подобное и в голову прийти не могло, а Елизавета не считала правильным бесчестно обходиться с родственником, особенно без какой-либо нужды, ведь Вяземские слыли людьми в делах удачливыми, а о князе в этом плане шла добрая молва. Ведь хоть он и не был охочим до дел государственных и в сановники не лез, предпочитая заниматься лишь своими землями, имениями, да крепостными, с каждым годом доход его лишь увеличивался, а если не увеличивался, то уж всяко не падал.

Тем больше вопросов возникало о причинах, по которым молодой князь до сих пор не женат, но после истории с Ольгой, Елизавета такие разговоры пресекала на корню, не уклоняясь, но и не отвечая на вопрос, неужто влюблен в какую девушку, что ему не по статусу, или вовсе замужем. Поддерживать такую теорию в обществе было выгодно во всех отношениях, ведь это выдавало и любящее сердце Андрея, позволяя слагать о нем приятные рассказы и истории, а вместе с тем и объясняло, почему он не может жениться ни на ком другом, будучи молодым, привлекательным и весьма состоятельным. Находились, конечно, и те, кто не считался с чувствами и нуждами мужчины, то и дело подсовывая то одну, то другую свою дочь даже не Андрею, а его матери, но Елизавета знала, что такие родственники им не нужны и вовсе.

Сама Елизавета дни проводила довольно однообразно. Следила за усадьбой, за детьми, посещала балы и вечера, поддерживала свой смертный вид сообразно возрасту, а ведь в ту пору княгине должно было исполниться уже сорок лет и хотя седины еще не тронули ее волос, чуть подуставший вид и едва заметные морщины были вполне уместны и даже нужны, чтобы не вызвать чрезмерных подозрений. Ровесницы княгини Вяземской в ту пору считались уже старыми и выглядели сообразно. Что и сказать, женщины, многие из которых рожали по десять-пятнадцать детей, переживали выкидыши и тяжелые роды, не могли к сорока годам без вспомогательных средств выглядеть молодо, а из вспомогательных средств им были доступны одни лишь поездки на воды. Так что, в обществе любили беззлобно пошутить о том, что Елизавета сохранила свою молодость по сравнению с другими дамами, благодаря тому, что сохранила свое вдовствующее положение. Не согласиться с этим было трудно. А еще – совершенно неважно, ведь в любой момент ведьма из матери князя Вяземского могла превратиться, например, в его сестру.

Сегодняшний день исключением из привычной череды занятий не был. Елизавета всю ночь занималась магией, поднялась лишь к обеду, щедро поделилась с престарелой поварихой «отваром из целебных трав» от боли в животе, что преследовала женщину вот уже пару месяцев, переговорила с учителями дочерей и сына, сверила счетные книги по усадьбе и думала навестить Марию Нарышкину, которая была безутешна смертью императора Александра, но на самом деле – тем, что теперь придется искать себе новую личность, или, покинуть Санкт-Петербург. Об этом им и следовало поговорить, когда о своем визите сообщила старшая дочь, желая непременно приехать.

Анастасия не была глупа, многому научилась у матери, многому учила мужа, но ее стремление повсюду таскать за собой детей, несколько утомляло. Так что, Андрей, прибывший уже совсем поздно, заметил верно. Княгиня чувствовала себя несколько уставшей, занятой делом, которое всегда ее увлекало и дарило умиротворение. Она собирала травы в причудливые пучки, которые затем могли составить либо обереги, либо готовые составы для нужных зелий. Декабрь – не самый подходящий месяц для сбора трав, так что все они высушены, но ничуть не крошатся, благодаря наложенной магии.

- Здравствуй, мой дорогой, - вдовствующая княгиня тепло улыбается сыну, искренне радуясь тому, что он вернулся. Знает ли она, с кем Андрей встречался? Без сомнения. Учитывая складывающуюся ситуацию, Елизавета знала о каждом шаге своего сына, не смея и не собираясь запрещать ему принимать собственные решения, но явственно намереваясь удержать от поступков, которые были опасны для него. Ведьма ни за что бы не позволила, чтобы ее сын оказался в опале, или, помилуйте Боги, казненным. Ради этого, если потребуется, она обезглавит восстание, которое еще не началось, единой ночью убив проклятиями всех, кто стоял во главе оного.

- О, Анастасия с близнецами вновь приезжала, - Елизавета улыбается, качая головой и вставляя в связку очередную веточку, - Уж больно Алексей у нее шумный. Ты таким не был, - без тени неодобрения, говорит женщина, сквозь букет, глядя на сына, - Мальчики растут не по дням, а по часам. Старший, - хотя для близнецов это было весьма условно, - Уже вовсю лопочет что-то. Но, кажется, я уже отвыкла от таких малых детей, - разговор ничего не значащий и у них есть куда более важные темы, но разрядить обстановку точно не мешало бы, поделившись делами глубоко повседневными.

- Как ты провел день? Все ли в порядке? Есть ли что-то важное? Как дела у Сергея Петровича? Каковы его планы? – неторопливо и почти невзначай интересуется женщина, хотя если планы Сергея в том, чтобы затащить ее сына в ту же яму, в которую он собирался упасть сам, дела его были плохи.

На взгляд Елизаветы, супруг ее дочери в делах не блистал и она отлично знала причины, по которым дела у того идут неплохо. К счастью, Дмитрий вовсе не был глуп и тоже отлично понимал, кому обязан своими успешными началами и не уставал благодарить семью супруги, проявляя к ним и должное уважение, и должное почтение, и вполне родственное внимание. Хотелось бы думать, что не только из-за их деятельной помощи, но еще и потому что родни у Дмитрия почти не осталось и он часто с налетом грусти, будучи в гостях у Вяземских, наблюдал за тем, как Елизавета заботится о детях, играет с внуками и дает советы дочери. Ему никакие советы матушка дать не могла, потому как почила, когда он еще был ребенком, а потеря старших братьев и отца, кажется, отдавалась в Дмитрии Кирилловиче острой болью и по сей день. Ведьма не могла разделить его чувства, но она понимала. И потому, не отказывала мужчине ни в общении, ни в семейных торжествах, ни в довольно частых визитах, как правило, имеющих и деловую подоплеку, но вместе с тем и чисто семейную. В целом, Елизавета тепло относилась к семье дочери, и ей отрадно было слышать, что дела в их доме идут хорошо, даже если это лишь благодаря одному Андрею. Дмитрий Кириллович же, хоть и был бесхитростным и добрым человеком, все равно, со слов сына, быстро учился, а стало быть, не был совсем безнадежен. И Елизавета надеялась, что настанет день, когда он и сам будет собой кое-что представлять. Кое-что, кроме искусствоведа, философа и, как в тайне рассказывала Анастасия, даже поэта.

- Он многому у тебя научился, - улыбается княгиня, глядя на сына, - И теперь и впрямь не так уж безнадежен, как в самом начале, - Елизавета еще помнила растерянный взгляд Дмитрия, когда попросила у него счетную книгу, а он взирал на тещу глазами раненного олененка, то ли понятия не имея, что это такое, то ли вообще забыв о нужде ее вести. По счастью, один из крепостных, кажется, был близок к покойному князю и помогал ему в делах, а потому знал обо всех документах и очень скоро смог помочь их найти, - Непременно пригласим их на рождество, - не спрашивает, а утверждает княгиня, но лишь потому что она отлично знает, что для Андрея семья значит многое и он едва ли может быть против визита сестры, ее мужа и их детей. К тому же, рождество в этом доме праздновали с особым размахом, а праздник был по-настоящему теплым и семейным, в чем никогда не отказывала даже Елизавета, кажется, привычно ровно относившаяся к любым торжествам.

Впрочем, теперь о предстоящих праздниках говорить было бы преждевременно, учитывая то, как развивались события. Конечно, супруг Анастасии никакого отношения ни к одному из тайных обществ не имел. Характер его вполне мог бы допустить подобное, пожалуй, даже желал бы, но долгое нахождение на чужбине по возвращении сделало его не изгоем, но человеком строго ограниченных кругов общения и круги эти были далеки от каких-либо обществ, так что даже к масонам он не имел никакого отношения, вернувшись в Санкт-Петербург за полтора года до их запрета Александром I.

Но как несложно догадаться, в вопросе участия в тайных обществах и помощи им, Елизавета тревожилась отнюдь не за супруга Анастасии, а единственно за своего горячо любимого сына, который радел за Отечество и видел в некоторых идеях северного и южного обществ благо для оного. Вдовствующая княгиня не могла бы, пожалуй, оспорить прогрессивность некоторых идей и даже их нужду для будущего России, но вместе с тем она отлично знала, что идеи, зачастую, всего лишь слова. Громкие, порой, писанные на бумаге, но слова. И между этими словами и их воплощением в жизнь стояло очень многое, и единство не было последним пунктом. А единства между будущими декабристами не предвиделось. Так что, страшной виделась их участь, если они решат выступить и проиграют, но еще более страшно было представить, что они победят. Не имея четкой программы действий и представлений о том, что будут делать, два общества грозили погрузить страну во мрак безвластия и безнравственного насилия достаточно надолго. И только Богам было известно, к чему это приведет даже не страну, но семью Елизаветы и ее сына.

- О котором из обществ ты говоришь, дорогой? Того, которое якшается с поляками через князя Яблоновского и обещает им часть столь любимого тобою Отечества, собирается убить всю императорскую семью и установить в России республику? И это без учета идей Пестеля о разделении народа по национальному признаку, - голос ее спокоен и тих, Елизавета ничуть не раздражена, потому что идеи эти, в сущности, ей совершенно безразличны, она не одобряет их, но осознает определенное соответствие духу времени. И хотя дух этот не во всем ей близок, ее личные предпочтения глубоко вторичны по отношению к будущему ее сына.

- Или о том, которое не знает точно, чего оно хочет? Конституционную монархию, республику по примеру США, а может быть, вообще сохранить самодержавие? – северное общество казалось Елизавете сборищем милых идеалистов, мальчиков, которые верили в прекрасное светлое будущее, но понятия не имели, что именно за будущее это будет. Пожалуй, в этом смысле «северяне» были даже опаснее радикалистов «южан». Потому как неизвестность приводила к хаосу, а хаос вел к катастрофам похуже тех, что теперь стояли на пороге.

- Андрей, ты ведь умный человек, - мягко произносит Елизавета, откладывает букет в сторону и касается руки сына, чуть подавшись вперед и глядя ему в глаза, - Ты ведь знаешь, что не должен поддерживать никого из них, правда?

Ах, эта пылкость молодости. Когда не существует полутонов, когда все либо черное, либо белое. Ах, эта наивная вера в безусловное добро. Когда ты презираешь лжецов, корыстолюбцев, бюрократов и взяточников. Ах, эта бурлящая энергия и жажда действия. Когда ты лучше всех знаешь, как надо делать, когда весь мир кажется крошечной пуговицей, которую легко можно поломать пополам, не заимев никаких последствий. В иное время все это вызывало у Елизаветы снисходительную и очень мягкую улыбку, которая не сулила ничего дурного ни Андрею, ни его друзьям, потому что, признаться, ведьма не верила в то, что они смогут выйти на улицы, в то, что они смогут организоваться и прийти к чему-то достаточно оформленному, чтобы из этого вообще что-то вышло. Теперь из этого и впрямь могло кое-что выйти. Например, петли на шеях тех, кто собирается это организовать. О, Елизавета отлично знала, чем закончатся громкие слова и не менее громкие убеждения. Она видела такое не единожды. Пожалуй, она даже видела такое очень часто. И никогда не вставала на пути у мнимой революции, у мнимо верных устремлений, потому что знала: идея, возбужденная молодой энергией мужчин, будет вести их покрепче, чем самая прекрасная женщина на земле, а о женской красоте и ее влиянии ведьма знала все, и они были огромны. Встань на пути у этой толпы и она сметет тебя. Встань на пути у этой толпы и вопли ее заглушать голос разума. Встань на пути у этой толпы и уничтожат тебя прежде, чем быть уничтоженными сами.

А потому, Елизавета никогда не вставала у них на пути.
Но она была готова положить свою жизнь на то, чтобы в этой толпе не оказался ее сын.

О, пусть осуждает нынешний политический строй и государственный уклад, пусть думает о государе все, что считает нужным, пусть мечтает о коренных изменениях и верит в их успех, пусть руководствуется идеями чести и благородства, пусть. Ведьма хорошо знает своего сына, знает, что иначе он не сможет, знает, что голос совести и его убеждений будет звучать в нем всю его жизнь и он будет осуждаем обществом и мучим сам собой, если так станется, что северное общество все-таки достигнет каких-то результатов. Но вместе с тем знает она и то, как тяжело умирать, будучи названным предателем. Знает, как сложно живется на каторге. Знает, как невыносимо дышать с клеймом клятвопреступника и изменника Родины, которое выжгут ему не каленым железом, но каленой волей общественного мнения и осуждения. Нет, что бы ни случилось, Елизавета не оставит своего сына и найдет способ сделать так, чтобы для него все обошлось малой кровью. Но что бы там ни было, она не сможет заставить весь Санкт-Петербург забыть об участии Андрея во всем, что случится совсем скоро. А то, что его друзья и товарищи, многие из которых на поверку окажутся вовсе не столь близкими, сколь ему могло теперь показаться, проиграют в этой жестокой партии, у ведьмы не было почти никаких сомнений. И что будет тогда? Укрыть его дланью материнской любви можно было, когда он был ребенком. Теперь всю тяжесть последствий своего поступка он понесет сам. Елизавета никогда не пожелала бы такого для своего сына. И, как любая мать, которой доставало ума понять, к чему все идет, она не собиралась допускать этого.

- Увы, дорогой, но величие державы измеряется не честью его чиновников и народа, но их умом, - а в уме большинству из них отказать было сложно. При дворе редко оказывались откровенные глупцы и пустышки. О, эти люди были жестоки, лживы и изворотливы, но вместе с тем масштаб их суждений в отдельных случаях мог бы поразить любого. Впрочем, сейчас не о государственных сановниках шла речь, а об одном конкретном лице, против которого так истово выступали отдельные радикалы. О Николае I Елизавета знала немногое и в основном из донесений Гертруды, что оставалась любовницей предыдущего императора достаточно долго, чтобы составить суждения о его брате. Но пока никто не дал ему шанса проявить себя государем, следовало ли спешить с его свержением и, помилуйте Боги, убийством? Нет, Елизавета никогда не брезговала такими мерами. Она и сама легко могла бы убить и Николая, и все сановников, о которых Андрей так переживал. Но вопрос был не о ведьме. Вопрос был о том, готовы ли к тому эти мальчишки, что сегодня верят в то, что творят историю и будущее великой державы, за которую они так страстно радели?

- Пестель может заблуждаться тысячу раз, но будь уверен, случись так, что твои друзья достигнут своих целей, выступят и даже одержат победу, и эти твои… - она тянет, придерживая язык, чтобы не выразиться непозволительно для женщины ее круга, да еще и при сыне, - révolutionnaire, и они последуют по стопам Пестеля и его идеологии, а не какой-либо другой. Потому что ни одна революция не перетекает из кровопролития и жестокости в умеренность и здравомыслие. Дай этому восстанию вспыхнуть и, Бог свидетель, оно утопит всю страну в крови. И государь-император, кто бы им ни стал, - а в том, что новоявленные бунтовщики не нуждаются в конкретном императоре, им важно обезглавить не его, а саму суть монархии и они лишь пользуются удобным моментом глупости и безвластия, не было никакой нужды сомневаться, - Будет первым в бесконечной веренице смертей и пролитой крови. И ни Муравьев-Апостол, ни ты, ни кто бы то ни было другой, не смогут этому помешать. А если кто-то другой говорит тебе иначе, не сомневайся: он лжет и манипулирует тобой, - голос ее тихий, вкрадчивый и спокойный, но говорит Елизавета весьма уверенно и чуть-чуть жестче обычного.

- Но даже если не заходить так далеко. Думаешь ли ты, что ваше восстание будет мирным шествием, которое никому не навредит? – она вглядывается в глаза Андрея, зная, что он вовсе не дурак и понимает, к чему все идет, - Кровь начнет литься уже тогда. Так скажи мне, дорогой сын, который так ценит всякую людскую жизнь, порой, даже больше собственной. Ты готов к тому, что при твоем участии русские начнут стрелять в русских?

Елизавета хочет ответить сыну многозначительное «ты все поймешь». Она хочет улыбнуться, в покровительственном жесте коснуться его щеки, пообещать, что все будет хорошо. Что он может пойти и делать то, что считает нужным, пока она присмотрит за его сестрами, племянниками и младшим братом. Что никому из них ничего не будет угрожать. Что сам он непременно исправит ситуацию в России, революцией ли, словами. Что вскоре он позабудет, как был тем русским, что стрелял в русских, потому что победа, как окажется, того стоит. Но ведьма не может. Потому что она знает, что абсолютно все это совершенная во всех отношениях ложь, которая приведет ее сына на плаху. Ложь, за которую он заплатит своей душой целиком, а не только одной лишь своей жизнью. Ложь, которую его мать не простит себе ни за что на свете. И потому, она знает, что должна, нет, попросту обязана сказать правду, какой бы горькой и тяжелой эта правда не была для Андрея. Быть может, сейчас самое время отпустить весь юношеский восторг и стать вдруг взрослее, принимая решения не только сиюминутными порывами души, но и разумом, которому не чуждо ни долгосрочное планирование, ни здравая, отвлеченная оценка ситуации?

- Я знаю, Андрей. Я знаю, как твоему сердцу чужда жестокость, корыстолюбие, ложь и подлость, - она улыбается ему грустно, тепло и совсем не снисходительно, потому что сын уже взрослый для этого, даже очень доброго и любящего, но все же снисхождения, - И я знаю, как ты любишь Отечество, как радеешь за него, как болит твое сердце от всей несправедливости и безнравственности, которая царит в высших кругах, - тон ее мягкий, ласковый, успокаивающий и очень теплый. Елизавета делает все, чтобы не ранить лучшие чувства сына, как бы сильно она за него ни боялась, - Но поверь мне, оказавшись на плахе со своими друзьями, ты ничем не поможешь ни себе, ни своей семье, ни Отечеству, не говоря уже о том, что вид этой картины, вероятно, сведет меня с ума, - она тяжело вздыхает и задумчиво потирает переносицу, понимая, что именно сейчас им отчаянно не хватает здесь Павла Петровича. Он бы нашел нужные слова, чтобы убедить сына в том, что правильный путь – не всегда путь сердца.

- Но если хоть на секунду допустить, что предприятие удастся, и вы достигнете желаемого, это вовсе не приведет тебя к спокойствию души и сердца, но лишь причинит еще большую боль, Андрей, - теперь улыбка Елизаветы и взгляд ее обращаются сочувствием, потому что женщина знает своего сына и знает его очень хорошо. Любовь же к нему так огромна, что ведьма могла бы посодействовать итогу победы сегодняшних революционеров, если бы она знала точно, что это принесет мир и покой в жизнь сына. Но это не принесет. А скорее всего, сделает хуже, потому что Андрей будет просыпаться ночами и неизменно видеть на своих руках кровь: царя, царских детей, их сторонников и просто русских людей. Он не сможет себе этого простить. Молодой князь был очень строг к самому себе, гораздо строже, чем к кому угодно еще. И он не простит себе того, что собирался сделать долгие-долгие годы. Это будет причинять ему боль и заставлять страдать. И он не позволит матери стереть эти воспоминания, или сделать их менее острыми, потому что слишком привычен к тому, чтобы нести тяготы собственных решений на своих же плечах.

- Не оставайся в стороне, об этом я тебя не прошу. Лишь прошу – не выходи на улицу с ними и вслед за ними. Я прошу тебя не браться за оружие, но я не прошу тебя молчать. Я прошу тебя не лить ничью кровь, но я не прошу тебя не думать и не видеть. Пока ничего еще не случилось, сделай, что в твоих силах, чтобы направить своих друзей по верному пути. Говори, спорь, обсуждай и доказывай. У тебя есть твой голос, твой разум и твоя совесть, - и это в их обществе было гораздо больше, чем просто «ничего». Пылкие сердца порождали пылкие речи, коим были немало восприимчивы сегодняшние революционеры, что, в общем-то, и говорило об их несостоятельности. Всякий, кто не умеет думать головой и приводить доверившихся тебе людей к единству, был обречен на провал. Популизм и громкие речи были хороши, лишь пока не дойдет до дела. А когда дойдет, что ж… Трубецкой грозился возглавить этот хаос? Елизавета готова была поклясться, что тот сбежит, едва завидев, что происходит. Потому что в отличие от большинства, Трубецкой восторженным дураком не был.

- Но если все же они восстанут, убьют царя и начнут стрелять друг в друга, ты сможешь сказать себе, что сделал все, что было в твоих силах, согласно собственным убеждениям. Собственным, Андрей, а не убеждениям Пестеля, Муравьева, или Рюмина. Ведь, как ты можешь следовать путем Пестеля, когда он не русский по происхождению, а немец, русской души и русских нужд не мыслящий? Каховский? Без рода и племени, без семьи и детей. Ему все равно куда направлять агрессию и жестокость. Ему нечего бояться, потому что нечего терять. Не стал бы членом тайного общества – уехал бы воевать за свободу Греции, как и собирался. Рылеев? Хочешь ли ты последовать за тем, кто считает единственно-верным правительством американское? – голос ее спокоен, а вопросы точны. Откуда княгиня Вяземская, ни на одном собрании не бывавшая, знала о таких подробностях? От бесконечного числа осведомителей. В Санкт-Петербурге мало, что происходило так, чтобы Елизавета не знала, а уж всякие тайны были первоочередной целью всех, кто желал донести до ведьмы что-то полезное. Так что обо всех этих сомнительных личностях женщина знала все. И даже немного больше, чем они рассказывали друг другу.

- Может быть, Бесстужев-Рюмин, который, не зная русского языка, поднимает людей на защиту государства Российского, а сам ведет переговоры с польскими националистами? Кто из этих людей так впечатлил тебя, что им ты готов вверить свою жизнь и судьбу, а вместе с тем жизни и судьбы своих сестер, брата и своей матери? – она вопрошает тихо, но твердо, а затем мягко касается руки сына, - Они не ведают, что творят, Андрей. Дело их правое, но методы их преступные.

Или сейчас, или никогда. Или так, или никак. Или революция, или смерть – собственная, людей, отечества. В этом были все пылкие мечты и неопределенные устремления молодых революционеров, к которым Андрей собирался присоединиться. И признаться, это несколько раздражало, ведь в сути своей было абсурдным и нелепым. А причина, по которой сын реагировал на происходящее – молодость и отсутствие опыта. И Елизавете предстояло удержать молодого князя от самой большой ошибки во всей его, уже прожитой, жизни. Потому что в том, что в будущем у него будут ошибки и похуже, она не сомневалась и даже надеялась на это, ведь только ошибки несли за собой опыт. Казалось бы, следовало, в таком случае, позволить Андрею и здесь творить, что ему вздумалось, но проблема состояла в том, что подобное решение могло стоить сыну его жизни, а для Елизаветы не было ничего ценнее этого.

- Ты уже не маленький мальчик, Андрей, - мягко произносит Елизавета, глядя на то, как сын мечется по комнате, - Я не могу ничего запретить тебе, просто потому что считаю твои решения неправильными. И я, конечно же, сделаю все, чтобы минимизировать и нивелировать весь кошмар вероятных последствий от действий революционеров и твоих ошибок, но в таком случае, ты должен быть готов к тому, что после бунта Россию нам придется покинуть, причем покинуть, оставив здесь твоих братьев и сестер, - потому что демонстрировать этим смертным всю прелесть жизни Иных Елизавета не собиралась и считала это слишком большим риском. Да, Кириллу в этом году должно было исполниться всего-то тринадцать лет, ему еще рано было оставаться без попечения старших родственников… Да, что там? Даже Насте с ее супругом было рано оставаться без попечения Андрея и Елизаветы, но если сын хотел попробовать спасти отечество и поиграть в молодого бунтовщика, то княгиня не собиралась запрещать ему это намертво. Она воззвала к голосу его разума и хотя тот откликнулся, голос сердца и русской души оказался куда сильнее. Что ж, это было нежелательно, но допустимо. Ведьма рассматривала совершенно различные варианты и итоги, она была вполне готова к тому, что Андрей заупрямится и пожелает встать за своими друзьями в очереди на плаху. Строчить письма с просьбой об унизительном снисхождении к сыну Елизавета была не намерена, она совершенно точно знала, что в случае его беды нарушит полсотни Дозорных правил, откроет портал прямиком в его темницу, заберет его оттуда и отправится вместе с ним в какую-нибудь Норвегию, или Данию – знакомить с корнями. Кто бы смог ей помешать? И какая мать оставила бы своего сына умирать, томиться в темнице, или же на каторге, если бы он натворил глупостей?

- Твои мотивы мне совершенно понятны, мой дорогой, - мягко говорит женщина, подняв глаза на сына, когда он садится рядом с нею и она касается пальцами его руки, лежащей у нее на плече, - И отговаривая тебя от участия в этом заговоре, я не говорю, что устремления твои ложны, или глупы. Я знаю, что ты – умный, добрый и совестливый человек, патриот, верящий в свое отечество. Таким тебя воспитал отец и я вовсе не вижу в том ничего дурного. Я уговариваю тебя не торопиться и не следовать зову твоих друзей-революционеров, потому как задуманное ими тебя разочарует, какой бы исход их ни ждал, - и кажется, Елизавета не удержится и все-таки раскинет карты Таро на предмет наибольшей вероятности развития событий в случае бунта.

- Это извечный вопрос, Андрей. Что делать? Вариантов, как известно, всегда больше одного. Революционному развитию всегда противостоит развитие эволюционное. Уверяю тебя, ты и такие как ты, лучше послужат стране, войдя в штат государственных чиновников, тех самых, среди которых не хватает честных, неподкупных и добрых людей. Это будет работа отнюдь не быстрая, но безо всяких сомнений, куда более эффективная. Зачем пытаться обрушить режим, проливая реки крови, если таким, как ты, доступно его изменить? – и Елизавета говорила вовсе не о человеческой сущности Андрея. Он ведь мог заставить нового императора его слушать, он мог добиться высочайшего положения при дворе, при котором не учитывать его мнение будет невозможно. Елизавета знает сына. Знает, что власть не затмит его разум. И хотя такая планомерная и во многом хитрая работа была лишена всякого вздорного романтизма этого времени и молодости, она все-таки являла собой пример куда более продуманный, а самое главное – не требующий ничьего более участия, потому что Андрей уже был Иным и уже был на многое способен.

- Какое бы решение ты ни принял, сын, я в любом случае поддержу его, - но не в любом случае одобрит, - Что бы ни случилось в скором времени, я сумею сохранить тебе жизнь и даже свободу. Но не обещаю, что смогу сохранить твое текущее положение и привычную жизнь. Ты ставишь на кон несколько меньше, чем твои друзья-революционеры. И все-таки, не торопись. Подумай. И знай, что бы ни случилось, я все равно буду рядом, чтобы прикрыть тебе спину и спасти от фатальных последствий.

Елизавете не нужно подтверждение того, что она права. Она сама это знает. Но, возможно, впервые в жизни, ей отчаянно хочется ошибиться. Ошибиться, чтобы все чаяния и надежды ее сына оправдались. Чтобы они с будущими декабристами победили, смогли отстранить императора – кем бы он ни был – от власти, не лишая жизни ни его, ни его детей. Чтобы они сидели за чаепитием у камина и Андрей с восторгом рассказывал, как все было, и обещал, что теперь все будет иначе, что Россия изменится, что власть перешла к совершенно другим людям, а стало быть, и жизнь тоже станет совершенно другой. Чтобы он был счастлив и нашел свое место в этом времени, служа на благо Отечества и Родины, которые он так любит, холил и лелеял все этим годы. Желание ошибки в Елизавете столь остро, что ей почти стыдно смотреть сыну в глаза, как стыдно любой матери, которая разрушает представления своего ребенка о сказке, о лучшем будущем, о надеждах, которые его одолевают. Но она смотрит. Сжимает пальцы сына, устало и вымученно улыбается, но все равно смотрит, потому что Андрей ей дорог. И потому что перед лицом этой отвратительной истины он ни в коем случае не должен остаться в одиночестве. Ни сегодня, ни завтра, никогда. И Вяземская клянется себе в том, что он и не останется. Она никогда этого не допустит.
- Доброй ночи, дорогой.

Елизавета доверяет сыну его выбор. Он уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения, которые найдут свое отражение на всей их семье и это ведьму ничуть не пугает. Да и с чего бы? Андрей умный, добрый и благородный молодой мужчина. Он будет и даже должен действовать сообразно своим усмотрениям, своим представлениям о будущем, о том, как будет лучше для Родины и для его семьи. Помыслить, что Андрей забудет о брате и сестрах, о матери и племянниках, совершенно невозможно. Но все-таки княгиня знает, что ее долг, как матери, а теперь уже и как бабушки, позаботиться о том, чтобы какой бы ни был итог готовящегося восстания, их семья осталась в безопасности. В безопасности ото всех, будь то хоть императорская гвардия, хоть тайная канцелярия, хоть безумные восставшие, которые, почуяв кровь, перестанут делить Санкт-Петербург на «своих» и «чужих» и непременно прольют немало лишней крови. Елизавета молчаливо обещает самой себе, что ее дети и дети ее дочери не пострадают. Она молчаливо клянется в том, что в этот дом не войдет ни один восставший. Никто не тронет ее семью, ее дворовых, ее дом. И решение это настолько явственное и четкое, что ведьма даже успевает удивиться тому, как успела она привязаться к этой жизни и как сильно бережет ее ото всех, кто мог помешать.

Пока Андрей посещает свои тайные встречи со скорыми революционерами, Елизавета отправляет несколько магических сообщений своим друзьям за границей. Ее с сыном готовы принять хоть во Франции, хоть в Италии, хоть в Дании. Особенно в Дании. Им будет, куда бежать, если ошибки идеалистов заведут Андрея слишком далеко. Но кому, как ни княгине знать, что к любому побегу лучше быть готовыми? Она самостоятельно пакует деньги, украшения и артефакты по шкатулкам и сундукам, отвечая своей дворовой, что вскоре собираются поехать в Москву и надолго, ибо у князя там важные дела, а стало быть, вещей надо взять немало. Впрочем, это все были праздные рассуждения, потому что брать с собой они почти ничего не станут, но чтобы не создавать панику и не вызывать никаких подозрений, Елизавета и после окончания сборов имитирует бурную деятельность, отлично зная, что бежать с одним сундуком куда как удобнее и легче, чем с целой повозкой.

Не забывает княгиня и о конях, и о карете, веля проверить все загодя. Без сомнения, после восстания начнется хаос, какого в Санкт-Петербурге уже давно не видывали и прежде, чем за Андреем придут, пройдет немало времени, у них будет возможность уехать, но чем раньше они это сделают, тем легче будут последствия. А если к сыну не предъявят никаких обвинений, так тому и быть: не иначе – ездили в Москву, в одну из своих усадеб, ни о каком заговоре слыхом не слыхивали, думали провести рождество и до самой весны пробыть вдали от столицы, где вечно шум, балы и утомительная, порою, светская жизнь. Вариантов, где переждать бурю, было немало и хотя Андрей вряд ли будет в восторге от идеи убраться из страны, нежели понести заслуженное наказание, у Елизаветы были аргументы для его убеждения.

В остальном ведьме оставалось только ждать и не торопиться. Решение было за Андреем, как женщина и сказала, она не намеревалась ему мешать. Новости «с полей» ей доносили равно из дворца и из стана молодых революционеров, так что даже если Елизавета и не владела всей полнотой информации, общую картину она ведала совсем неплохо. И это было то, что нужно им, чтобы вне зависимости от ситуации остаться неприкосновенными.

Вечер женщина проводит сначала за разговором со старшей дочерью, которая тоже вскоре должна была выйти замуж и, кажется, почти отчаянно этого желала, затем за просмотром счетной книге по усадьбе, убеждаясь в том, что все расходы не только им посильны, но и не превышают слишком сильно расходов прошлых месяцев. Дела шли хорошо, но это не давало никакого повода полагать, что возможны бессмысленные и глупые траты, или обман со стороны кого-то из управляющих. Впрочем, кажется, за время своего нахождения у руля, Андрей показал твердость натуры и явственно дал понять, что он занят не настолько, чтобы не заметить потерь сумм сверх необходимого, как было с Павлом Петровичем, потому как думы его были заняты отнюдь не отдаленными имениями, а делами государственными. Как бы там ни было, а Андрей находит мать за короткими расчетами, но стоит ему войти и заявить о том, что дело разрешится совсем скоро, княгиня захлопывает книгу и убирает ее в сторону с тем, чтобы позвонить в колокольчик. Расторопная молодая девушка забирает и книгу, и пустую чашку княгини.

- Пошли за моей старшей дочерью, зятем и внуками. Пусть немедленно прибудут в усадьбу, - тихо распоряжается ведьма, а затем отпускает девчонку и накладывает на гостиную чары, что не позволили бы их подслушать и не вызвали бы желания вновь сюда войти.

- Что ж, так тому и быть, - кивает княгиня, глядя на сына внимательно и спокойно. Голос ее не дрогнул, в чертах не появилось тревоги. Елизавета была уверенна и спокойна, - Диктатор все еще Трубецкой? – интересуется она прямо, отлично зная, чего следует ждать от этого человека, - Что ты решил? Каково будет твое поведение завтра утром?

Елизавета отлично знает, чем это закончится. Кровью. Смертями десятков, может быть, сотен достойных людей, которые зашли в своем достоинстве слишком далеко. Никакого нового порядка не будет. И никаких новых идей тоже. Государственный строй крайне редко менялся молниеносно, но без крови не менялся никогда. Реформы были противным, медленным и от того, кажущимся неприемлемым, способом разрешения ситуации для тех, чьи сердца пылали уже теперь, уже теперь желали справедливости, нового порядка, может быть, даже нового государя. О, Елизавета прекрасно знала, к чему подобное может привести. Завтра погибнет много людей, еще больше лишатся своего дворянского достоинства, а быть может, свободы, титулов, средств к существованию. Все то, что подвигло их действовать сообразно тому, как они действовали теперь, приведет их или на плаху, или в ссылку, или в продолжительное бегство по негостеприимной Европе. На что они там равнялись? Кажется, кто-то говорил о Франции. Что ж, им будет отрадно жить в стране «победившей» революции.

Плевать. Главное, что Андрея там не будет. Главное, что он будет под защитой дома, в который не прошла бы и армия смертных при большом желании. С ними ничего дурного не случится. Княгиня пообещала себе это тысячу раз, а она никогда не относилась к таким обещаниям беспечно и была готова к любому исходу завтрашнего безумия.

- Ты сделал все, что было в твоих силах. Тебе не за что себя винить, - Елизавета наклоняется к сыну и в жесте поддержки касается его прохладной руки своей, теплой. Она знает, что сын все равно будет переживать, таков уж он был, знала, что все равно будет винить себя, все равно будет просить за своих друзей, или даже попытается их выручить по мере своих княжеских, а не Иных возможностей. Это ничего. Он ведь не окажется среди них, он не подставится под удар беспощадной и жестокой хоть к Смертному, хоть к Иному государственной машины, которая без жалости и разбора перемалывала кости всех, кто вставал у нее на пути. А в том, что Николай окажется лучшим представителем этой самой машины, Елизавета не сомневалась ни секунды. Как и в том, что если ей понадобится защитить сына, она вырвет лопасти этой машины целиком. Потому что в заботе об Андрее ведьма была еще более беспощадна, чем ее знала история, сказки и легенды, которые так любили сочинять смертные обо всем, чего не понимали.

- И ты принял верное решение, Андрей. Если бы отец был жив, он бы тобой гордился, - она, кажется, никогда такого не говорила. Да, Елизавета не была скупа на проявление гордости в отношении сына сама, но она никогда не говорила ничего подобного от лица Павла Петровича, потому что не была уверена в том, что окажется права. Теперь же, зная сына, зная покойного мужа, ведьма могла с уверенностью сказать, что князь Вяземский посыпал бы себе голову пеплом, окажись его сын в стане революционеров на Сенатской площади. Для решения же, которое принял Андрей, требовалось очень много мужества и острое чувство долга. Не перед кучкой революционеров, решивших, что они смогут вершить историю, перед семьей, которая была куда более важна и значима для них всех. И для Елизаветы тоже, пусть большая часть этой семьи и была смертной.

- Не тревожься. Мы ничего им не скажем. Выпьем чаю, а утром проснутся с памятью о том, как сами сюда прибыли погостить еще днем ранее и по твоей просьбе решили остаться с детьми на неделю-другую, - а потом им всем станет не до выяснений. Без сомнения, и Настя, и ее супруг будут потрясены и напуганы, Дмитрий будет порываться защищать семью, вместе с тем, чуждый любому насилию и даже его созерцанию, станет метаться из комнаты в комнату и успокоят его только игры с детьми, коих он обожал всем сердцем и всей душой. Ничего страшного. Они переживут это. Все они. Вместе. Пусть события и впрямь предстояли страшные, Елизавета готова была на все, чтобы защитить свой дом и своих детей. Быть может, это чувство вновь стало остро в ней впервые за много столетий. И она не хотела вновь ощутить биение очерствевшего от потерь сердца в груди. А потому, ни Андрея, ни Анастасию, ни младших детей она не потеряет. Завтра для них ничего не произойдет.

От Сенатской усадьба Вяземских была не сказать, чтобы очень далеко, но и не так, чтобы особенно близко. Без сомнения, они не узрят, но быть может, услышат все, что произойдет завтра. Андреем и его вероятным участием наверняка заинтересуются известные люди, но предъявить им, в сущности, будет нечего. Ведь князь Вяземский провел время в кругу семьи, с радостью повидал маленьких племянников и сестру, составил компанию на вечер матери, играя с нею в какую-нибудь не слишком азартную карточную игру. Даже если кто-то взболтнет о том, что видел Андрея Павловича на собраниях, этого будет недостаточно, чтобы в чем-то его обвинять.

- Все будет хорошо, сын. Я обещаю, - Елизавета поднимается из своего кресла, подходит к креслу Андрея и садится на подлокотник с тем, чтобы обнять мужчину за плечу и, как она часто делала в детстве, поцеловать его в макушку, - Ни о чем не тревожься. Сделать тебе успокаивающий настой? Лишь только выпьешь, сразу уснешь, а завтра проснешься не со столь тягостными мыслями.

Елизавета тревожится. Нет, вовсе не потому что завтра их мог ждать, в сущности, абсолютно любой исход. А потому что ее сыну так отчаянно тяжело, что в его взгляде, кажется, сосредоточилась вся тяжесть судеб человеческих. Отчасти так оно и было, ведь Андрей брал на свои плечи гораздо больше вины, чем он мог и должен был унести. Он не был виновен в чужих решениях, не был виновен в их последствиях, но эти ужасающие последствия будут бередить его душу еще очень долгие месяцы, если не годы. Елизавете не нужно было проживать эти годы, чтобы увериться в том, что она права. Она слишком хорошо знала своего совестливого, честного, справедливого и доброго сына. И хотя эта боль и этот страх будет запечатлен в его душе и сердце, не было никаких сомнений в том, что княгиня тоже их прочувствует, потому что она всегда была способна ощутить то же, что чувствовал Андрей, пусть она и начисто отрицала в себе эмпатию.

- Тогда, пусть это будет не так тяжело, как тебе теперь кажется, - подернув губы в неуверенной улыбке, Елизавета пару раз ласково проводит ладонью по волосам Андрея, сдерживая тяжелый вздох, который выдал бы страх женщины за своего ребенка. Конечно, конечно она могла защитить его, если потребуется, то хоть от всех солдат Санкт-Петербурга – что ей смертные и их пули? Она могла спасти сына от любой физической, или магической угрозы, ведь возможности Елизаветы по меркам простого Иного были безграничны. Но вот ведь ирония. Она не могла защитить сына от себя самого, от совести, что напрасно терзала его сердце, потому что по закону божескому и человеческому, Андрей не был ни в чем виноват ни единого мгновения. Не он затеял это. Не его вина была в том, что теперь происходило. Не он понесет ответственность и не он будет до конца своих дней нести на плечах груз всего случившегося. Во всяком случае, последнее Елизавета не хотела и не намеревалась ему позволять.

Анастасия с Дмитрием прибывают совсем скоро, и княгиня Вяземская радушно встречает их, мягко уходя от вопросов о причинах, по которым вызвала зятя с супругой к в усадьбу едва ли не посреди ночи. В целом, никто не против, потому что Анастасия по прежнему любила и родной дом, и мать, и, тем более, брата, к тому же приучила и Дмитрия тоже, а уж о близнецах и говорить было нечего – настолько радостно они каждый раз встречались с родственниками, что-то активно лопоча, показывая по сторонам, хохоча и бегая по всему дому. Отчего-то это ничуть не раздражало Елизавету и она не позволяла даже няньке своих младших детей шикать на близнецов, воспитывая их, потому как для всякого поведения было свое время. И пока мальчики оставались детьми, им было позволительно вести себя, как детям.

Разговоры о скорых праздниках приходятся Елизавете по вкусу и она охотно поддерживает тему, когда один из внуков просится к ней на руки. По своему собственному представлению княгиня была неважной матерью всем своим детям во все века и она обещала стать еще более неважной бабушкой, но старший из близнецов неизменно проявлял к ней предельное свое внимание и все норовил то подергать за волосы, то непременно достать сережку из уха, то вообще вытащить на белый свет амулет, тщательно спрятанный на цепочке под одеждой. Энергии этому ребенку было не занимать, но Елизавета не сердится, несмотря на тяжелые думы, смеется и играет с ребенком, прежде, чем передать его няне, которая точно найдет, чем занять малышей до сна.

- А в июле, маменька, непременно отправимся на воды. У Дмитрия в Баден-Бадене, как Вы помните, большой дом. Вы отдохнете, да и детям полезно будет. Говорят, воздух там… Оздоравливает. А Вы так бледны последнее время, матушка, - щебечет Анастасия, даже не подозревая, от чего княгиня бледна, как не подозревая и то, что забота о ее здоровье хоть и очень трогательна, но совершенно напрасна. Заболеть ведьма не могла, старость и смерть ей не грозили тоже. Но, конечно, княгиня Вяземская отправится в могилу уже через несколько лет с тем, чтобы ее заменила какая-нибудь другая родственница почтенного семейства, или, может быть, и не заменила. Об этом еще предстояло подумать в будущем. Пока же Елизавета тепло провожает и Анастасию, и ее одухотворенного, совершенно не приспособленного к тяжелым потрясениям супруга. Женщина молчаливо тревожится теперь и о нем тоже, ведь хоть он и был главой своей семьи, безмерно любил Настю, делал все, что мог и для нее, и для близнецов, в том числе усердно учился, к реальной жизни был приспособлен мало. Пусть и многим больше, чем когда впервые вошел в этот дом.

- Чудесный снег, - тихо отзывается княгиня, улыбаясь и тоже подходя к окну, - Когда-нибудь, покажу тебе другой, совсем другой, у себя на родине. Тебе тоже понравится. Может быть, даже съездим туда после рождества, - предлагает женщина, глядя за окно и думая лишь о том, что днем, вероятно, на этом снегу отлично будут видны следы растекающейся крови. И они будут едва ли не повсюду. Но сыну об этом думать не следовало. О делах Дмитрия, о Дании, о поездке, о Рождестве, о наступающих праздниках. Пусть все это поскорее затмит все его печали и тревоги. Их и без того было достаточно в последнее время.

- Конечно, дорогой, пойдем, - легко соглашается Елизавета и вскоре уже они выходят на улицу, стоило только надеть подобающую обувь и верхнюю одежду. Поздний вечер встречает их тьмой и звенящей тишиной, в которой, кажется, слышно, как опадают снежинки. И княгиня ни секунды не задумывается о том, что в этой тьме уже готовится переворот, который может изменить всю судьбу России. Она лишь берет сына под руку и ступает за ним в сад по хорошо утоптанным тропинкам, ибо Осип отлично знал свое дело и что хозяева любят погулять по внутреннему двору даже в зимнее время.

- Близнецы такие славные, правда ведь? – с улыбкой интересуется женщина, обещая себе, что как бы ни сложился завтрашний день, а послезавтра они непременно пойдут кататься на санках, или даже вынудят Осипа сделать горку в дворе, - И так скоро растут, - век людской был короток, но справедливости ради, следовало заметить, что и Андрей, с точки зрения Елизаветы, вырос едва ли не в одночасье. Она еще помнила его смешным малышом, который тоже любил кататься на санках и набор своих солдатиков, отлитых специально для него по заказу матери на его четвертое Рождество. Вот и близнецов теперь ждали такие же, - Что бы ни случилось, послезавтра пойдем кататься с ними на санках, непременно, - уверенно говорит княгиня, - И ты тоже. Тоже, пойдем с нами.

Елизавета без тени насмешки, неодобрения, или родительского высокомерия выслушивает Андрея и все его тревоги. Между ними нет типичной и много раз описанной классиками проблемы отцов и детей, когда два поколения не могут найти точек для пересечения и не понимают друг друга, потому что время поменялось, поменялось восприятие и идеалы и каждая сторона имеет собственные представления, сформированные лишь их эпохой. Княгиня Вяземская видела столько эпох и столько людей, время менялось так стремительно и так неуловимо, что она легко понимала и принимала любые порывы сына, даже самые наивные. Любые тревоги. Любые страхи. Она разделяла их, даже если он не были ей близки. И она не смотрит ни на какие устремления, ни на какие идеи сына свысока, предпочитая любому спору, или твердому родительскому запрету диалог. Она никогда не стоит на пути у решений Андрея, даже если считает их неверными. Она разделяет с ним все последствия этих решений и никогда не смотрит на него осуждающе. Наконец, она никогда не корит его за слабости, минутные, или постоянные, желая скорее прикрыть их, чтобы ими не воспользовались другие люди, но никогда не смея его за это осуждать. А потому, сейчас сыну совершенно нечего стыдиться. И все его тревоги ведьме хорошо понятны. Она принимает их не как слабость, а как должное. Сердце Андрея еще не черствое, еще не превратившееся в камень от количества изведанных потерь. Ему и должно быть тревожно, больно, быть может, немного страшно. Елизавета понимает. И слушает внимательно. И внимает. И знает, что не сможет, увы, избавить сына от этих мыслей, потому что такова его натура, чувство долга и глубокой любви к Родине.

- Смириться с тем, что произойдет, у тебя не получится, Андрей, - она качает головой, глядя перед собой с изрядной долей сожаления. Увы, жизнь, порой, предоставляла выбор из двух и более зол, ни одно из которых не было меньшим. И с этим ничего нельзя было поделать, - Но со временем, получится принять. В сущности, у тебя никогда и не было выбора, сын. Но не потому что кто-то его ограничивал, а потому что такова твоя суть и твое нутро. Ты добрый, совестливый и хороший человек, верный чувству долга. Но выбор между долгом перед семьей и долгом перед обществом никогда не бывал простым, - особенно для таких, как Андрей, для людей, которые считали и то, и другое равно важным, - Но я знаю одно. Если завтра все пойдет не так, как планируют бунтовщики, дороже всего за это заплатят даже не они сами, сын. Дороже всего за это заплатят их семьи, которые разделят их участь. И цена эта будет от того столь высокой, что они не выбирали, быть им бунтовщиками, или нет. Многие из них вообще не знают об идеях их дорогих воодушевленных родственников. Но последствия коснутся и их тоже. И последствия эти будут тяжелы, - не нужно было быть ведьмой, или пророком, чтобы это понимать, достаточно было неплохо знать историю, или быть ее непосредственным участником, - Так что, думая о завтрашнему дне, который скоро станет вчерашним, не мысли о том, кого ты оставил. Они сами сделали свой выбор. И за себя, и за своих родных. Мысли о том, кого ты спас и о ком позаботился. Ведь неужели твои брат и сестры, не говоря уже о племянниках, достойны того, чтобы нести на себе груз и клеймо чужих решений? – Елизавета знала наверняка, что Андрей никогда бы себе этого не простил. О, нет, ему не грозила ни виселица, ни каторга. Не было бы и актов самопожертвования сестер и матери, которые приняли бы решение отправиться за ним в Сибирь. Никто бы никуда не отправился. Но с обычной, нормальной и привычной жизнью в Санкт-Петербурге оказалось бы покончено мгновенно. Вяземские просто исчезли бы и для этого города, и для этой страны. В этом Андрей тоже стал бы винить себя. Княгиня знала наверняка, что оно того не стоило. Во всяком случае, не теперь.

Извинения сына больно ранят сердце и Елизавета, не опускаясь на лавку рядом с сыном, обнимает его, давая понять, что материнская любовь не знает стыда за слабость ее детей. Да и почему бы Андрею не позволять себе слабостей? Он был таким же человеком, как и они все, он имел на это право. И если существовал на свете человек, перед которым сыну никогда не нужно было бы за это извиняться, этим человеком была мать князя, готовая принять, понять и поддержать его абсолютно любым. Таков был ее долг и желание, как матери.

- Тебе не должно быть стыдно, мой дорогой, - она все еще обнимает его, ласково гладя по волосам, - Потому что стыдиться тебе совершенно нечего. Ведь то, что ты считаешь слабостью, на самом деле – сила, проистекающая из глубокой твоей совестливости и чувства долга. Этим надлежит гордиться, а не стыдиться. И я горжусь тобой и выбором, который ты делаешь. Потому что он нелегок, но очень правилен, - тихо, вкрадчиво объясняет ведьма, а затем садится рядом с сыном и сжимает его ладонь в жесте поддержки, - Что бы ни случилось завтра, как бы ни развивалась ситуация, ты все сделал правильно. Ты позаботился о своей семье и об Отечестве, которому не нужен кровавый режим амбициозных, но неразумных и непоследовательных молодых мужчин.

Завтра наступает очень скоро. Они с сыном возвращаются с прогулки и Елизавета, не растягивая время на чай, удаляется в свои покои, зная и что Андрею нужно подумать, и что ей самой нужно побыть одной, чтобы решить, как они будут действовать при любом раскладе завтра утром, днем и вечером. Существовал безусловный шанс того, что так скоро это не закончится. Появляться на Сенатской княгиня не собиралась, равно как и позволять это Дмитрию, или кому-то из дворовых. Все их дела в городе на завтра уже отменились каким-то причудливым образом. Но, конечно же, у Вяземской на той самой Сенатской неизменно будут свои люди, чтобы успевать докладывать обстановку достаточно оперативно. Какова вероятность того, что локальный огонь перерастет в ужасающий пожар, который распространится кровопролитием и разбоем на весь Санкт-Петербург? Быть может, не слишком высока, но и не лишена возможности. Следовало быть готовыми.

За мыслями Елизавета лежит в ванне несколько часов и засыпает уже под утро. Просыпается она в девятом часу, необычайно рано для этого дома, но не встает еще какое-то время, пока не слышит под дверями Настеньку, которая тихонько отчитывает близнецов за то, что те вздумали барабанить в дверь покоев вдовствующей княгини. Ведьма тихо смеется, тотчас зовет Ксению и велит одеть ее совсем не по-домашнему. К счастью, комнатная девка выучена не задавать лишних вопросов, за что была особенно ценна и теперь Вяземская благодарна тоже.

- Доброе утро, - держа на руках младшего из близнецов, Елизавета спускается к завтраку. В столовой уже ожидает Дмитрий, который почтительно целует руку тещи, справляется о ее самочувствии, а затем интересуется, не внук ли ее разбудил. Ведьма отрицает любую причастность детей, но Настя выдает их с головой, отчего Дмитрий совсем не строго и смешно покачивая головой, журит детей, уча их уважать старших и чужой сон. Последним на пороге появляется Андрей и Елизавета со всем материнским теплом, как делала это каждое утро, благословляет его, ни жестом, ни словом не давая понять, что знает о причинах его напряженности. Завтрак подают уже совсем скоро, княгиня располагается за столом и льет молоко в свой чай, слушая фоном довольное лепетание старшего внука, в котором отчетливо различаются отдельные слова. Ничто в эти минуты еще не предвещает беды чересчур уж явственно. Но княгиня уже знает, что это – обман. Но сегодня она к нему готова.

Елизавета завтракает с совершенно бесстрастным лицом, по которому никак нельзя прочесть все, что она знает. А знает она более, чем достаточно, чтобы тревожиться за судьбу не Отечества, а их семьи, которая хоть и была теперь здесь целиком, но все-таки находилась в опасности, будучи в мятежном Санкт-Петербурге. Ведьма обводит взглядом Анастасию с Дмитрием, близнецов, младших дочерей и младшего же сына, который только тихонько сетует, что он все желал блинов поесть, непременно с малиновым вареньем, а уж который раз подают все, что угодно, кроме блинов. Губы ведьмы подергиваются в слабой улыбке от понимания того, насколько правильно поступил Андрей, и насколько правильно поступила сама Елизавета. Одно то, что Кирилл теперь жаловался на завтрак не по вкусу, а не сидел, бледный, как полотно на диване в гостиной, ожидая худших вестей, подтверждало верность их выбора и их решений. Оставить всем здесь присутствующим святое и глупое неведение, дать им возможность не бояться – ни результатов сегодняшнего восстания, ни за судьбу Андрея, который мог стать его частью, это было не просто милосердно, это было единственно-верно и теперь княгиня понимала это даже лучше, чем раньше.

Никто из дворовых не должен был выходить с территории усадьбы сегодня, но Осип все-таки вышел. Елизавета не сердится, это ее недосмотр, хотя она не желала потерять никого из людей, которые им служили и старалась позаботиться об этом, очевидно, усмотреть за всем не удалось. Это ничего, ведь Осип приносит первые новости. Но в столовой все настолько спокойны, что, кажется, вообще не воспринимают происходящее всерьез. Лишь услышав слово «восстание» присутствующие притихают и даже младшие смотрят так, точно что-то понимают. Впрочем, нужно ли иметь много лет за спиной, чтобы понимать значение слова «бунт» и «мятеж»? Тем не менее, выглядят присутствующие так, будто воспринимают слова Осипа за глупую шутку.

- Так уж и мятеж? – весело вопрошает Мария – следующая по старшинству дочь Елизаветы. Яркие ее зеленые глаза горят, лицо выражает насмешливость и она даже позволяет себе задорный смешок, стараясь разрядить ситуацию. Но никто настроения не подхватывает, потому что только несведущие могли так вести себя теперь. Ситуация с престолонаследием после смерти Государя-императора в Таганроге была нестабильная, неразбериха царила в кругах близких к Николаю, а поведение Константина вообще было сложно, чем-то объяснить, ведь и правителем становиться не хотел, и отречения не подписывал. Но Марии об этом знать неоткуда, оттого-то ей и так легко теперь шутить, будучи не в силах даже на мгновение предположить, что озвученное Осипом реально. Елизавета взглядом дает девушке понять, чтобы помалкивала со своим неуместным теперь остроумием, поднимается из-за стола и подходит к сыну, коротко касаясь его плеча в немом жесте поддержки. Она знала, что эта поддержка теперь нужна ему больше, чем кому бы то ни было еще.

- Осип, проследи за тем, чтобы никто сегодня не выходил за пределы усадьбы. Скажи, что княгиня велела, - тихо, но твердо произносит ведьма. Мужчина тушуется, явно дезориентированный этим распоряжением. Для обеспечения всех нужд усадьбы, дворовые выходили за ее пределы не раз и не два в день если не за продуктами, то за дровами, если не за дровами, то за письмами, если не за письмами, то за свечами и Бог весть знает, чем еще. Теперь же Елизавета говорила, что всем стоит остаться здесь и это кажется непривычным, ненормальным, противоестественным, - Обед и ужин приготовят пусть из того, что есть в кладовой, дрова в дровянике, запас свечей еще с прошлого раза должен быть не менее двух сотен штук восковых, - получив куда более четкие распоряжения, Осип, кажется, воспрял духом, даже забыв возразить Елизавете о том, что жечь восковые свечи несоизмеримо дорого лучше уж отпустить кого одного сбегать до Свечной.

- Будет сделано, ваши Сиятельства, - он откланивается и тотчас же удаляется, а Елизавета подхватывает на руки внука, который все это время с задумчивым видом и пальцем во рту наблюдал за странным для него разговором, - Все хорошо, мой мальчик, - ведьма целует внука в висок и тот радостно лопочет что-то в ответ. С ним на руках женщина и садится обратно на свое место, пока Дмитрий с Анастасией переговариваются между собой.

- Матушка, думаете все это взаправду, всерьез Осип говорит? – встревожено спрашивает молодая женщина, прижимая к себе второго сына и глядя на Елизавету, - Андрюша? – она переводит взгляд на брата, ожидая, что тот-то уж точно развеет все ее тревоги.

- Ну, что ты, Настенька? – успокаивает супругу Дмитрий, ласково гладя ее по плечу, - Сама ведь знаешь, что дворовые – люд пугливый и впечатлительный, - в иное время здесь Елизавета бы усмехнулась, отлично зная и о впечатлительности зятя, но теперь она молчит об этом и ничем не выражает никаких своих эмоций, - Наверное, присягу застали, а там и россказней о бунте наслушались. Да только какой уж бунт-то? Константин-то Павлович от престола отрекся, не о чем тут бунтовать, - делится своими соображениями Дмитрий, в чьем наивном мире все было так просто и так прямо, так правильно и так возвышенно. Разбивать его детские представления здесь, в безопасности усадьбы Вяземских, было куда как лучше, чем если бы он сам сейчас оказался на Сенатской.

- Доподлинно мне неизвестно, Настя, - ровным тоном выговаривает Елизавета, стараясь не смотреть на Андрея, как если бы тем самым она могла выдать его, теперь уже, весьма косвенную причастность, - Но думаю, что вам с Дмитрием и близнецами надлежит остаться в усадьбе, пока не будем знать точно и пока все не уляжется, - женщина гладит по светлым волосам притихшего внука, нашедшего развлечение в том, чтобы теребить кулон на шее бабушки.

- Конечно, Настенька, - кивает Дмитрий, глядя на супругу, - Матушка твоя во всем права. Лучше переждем здесь, узнаем все доподлинно, а там и видно будет, - зять нежно целует Анастасию в висок и Елизавета в очередной раз убеждается, что муж у дочери, может быть, и бестолковый совершенно, а добрый и любящий все равно и дочери с ним очень повезло, потому как и сама она была нрава доброго и кроткого, явственно пойдя им совсем не в свою мать.

Между тем, в столовую заходит уже не Осип, а Алешка – дворовой мальчик, почти юноша. Серьезных дел ему не доверяли, но записки, что получал у входа, или камин растопить, или свечей принести, да зажечь, это завсегда. Теперь же он кланяется всему почтенному семейству весьма потешно, да каждому по паре раз, прежде, чем передать в руки Елизаветы запечатанный конверт. Еще прежде, чем Алешка исчезает в дверях, ведьма уже пробегается взглядом по строкам.

- На площади собираются тысячи зевак из простых. Милорадович, как говорят, умрет к вечеру. Трубецкого восставшие избрали диктатором, но тот не явился. Николай Павлович и Михаил Павлович уже на площади, послали за митрополитом Серафимом, - коротко делится новостями Елизавета, отчего девушки издают охи ужаса. Понимали ли они и впрямь всю суть текущего положения, ведьма не знала, но она читала и не для них. Теперь же ведьма передает внука на руки его отцу, а записку сжигает в камине, не оставляя от нее никаких следов.

Елизавета молчит и возвращается к своему завтраку, как если бы ничего не случилось. В сущности, ничего и не случилось. Андрей был здесь, все члены их семьи тоже были здесь, а стало быть, и в безопасности. Судьба Милорадовича женщину занимала мало. Она видела падение и смерть слишком многих достойных людей, чтобы теперь переживать о еще одном. Никакие восстания не бывают бескровными, в противном случае, это вообще не восстания. И хотя жаль было, что от рук безголовых мерзавцев, к коим можно было легко отнести трусливого и лишенного всякой нравственности Каховского, умирали такие люди, как Милорадович и Стюрлер, это едва ли волновало ведьму хоть сколько-нибудь так же сильно, как будущее ее сына и как спокойствие и благополучие их семьи.

После ухода сына из столовой, на время воцаряется гнетущая тишина, но Елизавета с бесстрастным лицом пьет чай и продолжает делать это тогда, когда присутствующие, и даже, теперь уже не столь маленький, Кирилл начинают переговариваться между собой относительно происходящего. Дмитрий занимает весьма нейтральную позицию, но не нужно быть ведьмой, или эмпатом, чтобы понимать, что ему некомфортно от этого разговора и от самой мысли о том, что на Сенатской сейчас происходит столь открытое и столь явное насилие. Елизавета благодарит Богов за то, что чистая и светлая душа ее зятя не стала объектом испытания этого мятежа, хотя совершенно точно могла бы. Оставить Анастасию вдовой с двумя малышами на руках едва ли входило в планы ее матери.

- А вы, что думаете, матушка? Как же это так сталось, что столь благородные люди против Государя восстали? – вопрос дочери вырывает Елизавету из размышлений не о судьбе страны, а о судьбе их семьи, что было куда важнее и она переводит взгляд на встревоженную, но, кажется, сама не понимая, чем именно, Анастасию. Наивное глупое дитя, она была столь же невинна и чиста, как и ее супруг и, кажется, вообще имела очень ограниченные представления о сложностях и бедах Государства Российского. Рушить ее представления о счастливой и беспечной стране, в которой все в порядке и так, как должно быть, ведьма теперь не собиралась. Это, пожалуй, могло чересчур потрясти добрую душу Настеньки. А потому, княгиня мягко улыбается ей, откладывает приборы в сторону и вытирает руки о салфетку, хотя в этом и нет никакой нужды.

- Среди благородных людей, моя дорогая, весьма часто находятся люди, вместе с тем, неразумные. Те, что думают, что знают, как лучше, а вместо этого делающие еще хуже. Именно они теперь оказались на Сенатской, - ровным тоном отвечает Елизавета, не стремясь развивать довольно простую мысль, которую Анастасия будет обдумывать какое-то время. Может быть, и к лучшему, что ее учили одним лишь дисциплинам приличествующим женщинам, сделав ее максимально далеко от политики и дел государства? Уж лучше быть счастливой в неведении, чем несчастной в знании. Елизавета, порой, думала, что ей это понятно, как никому другому на свете.

Княгиня присутствует в столовой еще какое-то время, никак не пресекая разговоры. Она кивает Кириллу головой, когда тот просит дозволения пойти поиграть со старшей, всего на два года, сестрой, благословляет обоих и отпускает. Пожалуй, ожидать их учителя немецкого сегодня не стоит, не всякий решит в такие события выйти на улицу, так что, отчего бы и не позволить детям пойти поиграть? Но сама Елизавета терпеливо выжидает какое-то время с тем, чтобы позволить Андрею побыть одному. В том, что он не наделает глупостей ведьма была уверена и считала, что нужно дать ему возможность все обдумать без участия извне, будь то хоть участие его матери, хоть других членов их семьи. Для князя происходящее было личным, а в личном сына Елизавета участвовала ровно настолько, насколько он сам ей это позволял.

Выдержав достаточную паузу и закончив с завтраком, женщина поднимается из-за стола. Анастасия с Марией все еще что-то обсуждают, Дмитрий играет с близнецами и только средняя дочь ведьмы сидит тише воды, ниже травы, ковыряясь в своей тарелке. Обведя присутствующих взглядом, княгиня неторопливо направилась к кабинету сына, по пути услышав тревожные переговоры дворовых, которые явственно были встревожены происходящим, включая запрет Елизаветы покидать усадьбу, по меньшей мере, до завтрашнего утра. Никаких оснований полагать, что завтра все закончится, у ведьмы не было и потому она лишь предполагала возможность выходить вскоре. Если же так станется, что восстание не подавят до завтра, им всем будет лучше не покидать пределы усадьбы, быть может, несколько дней, если не недель. Ради собственного благополучия и безопасности.

Ведьма знает, что сын в кабинете и видит его заклинание, а потому, не решается войти и тихо стучит, терпеливо ожидая ответа. Быть может, Андрей не хотел никого видеть. Елизавета могла это понять и была достаточно уважительна к чувствам сына, чтобы не бередить их теперь. А чувства эти были, судя по разбросанным листам, в накале. Женщина думает развернуть один из них, но не решается, слыша слова Андрея и полагая, что это тоже могло быть личным. Личным настолько, что господам, которые могут войти в их дом в любое время, не надлежало этого видеть, а потому, Елизавета терпеливо и неторопливо отправляет скомканные листы в камин, не оставляя от них и следа и вместе с тем, давая сыну возможность озвучить то, что он считает нужным.

- С ним ничего не случилось, Андрей, - спокойно отвечает княгиня, берет со стола чистый лист, произносит над ним заклинание на давно мертвом наречии, а затем дует на него. Лист всего на долю мгновения вспыхивает и ведьм протягивает его сыну, - Вот, возьми. Все, что напишешь, увидишь только ты сам и адресат. Имя его напиши в самом начале листа. Для всех остальных это будет страница из перевода Карамзина «Слово о полку Игореве», - ничего предосудительного и постыдного и преступного в чтении и даже обмене подобной информацией не существовало, так что едва ли Андрей мог дискредитировать себя, или Трубецких подобного рода записями.

- Едва ли ты найдешь Трубецкого дома, дорогой. Говорят, его видели где-то неподалеку от Сенатской, но к восставшим он не присоединился. И вряд ли присоединится, - Елизавета опускается в кресло у камина, в общем-то, отлично Трубецкого понимая, - Восстание с самого начала пошло не по исходному сценарию. Кажется, князь рассчитывал на то же, на что рассчитывал и ты, сын. Но убедить Сенат не присягать Николаю восставшим не удалось. Они пришли слишком поздно. В довесок, их отнюдь не так много, как было обещано изначально. И я не знаю, станет ли их больше. Но от уже пролитой крови им уже не отмыться. А Трубецкой не хочет делить ее с ними.

Елизавета желает утешить сына и сказать ему, что никакой крови более пролито не будет, что Николай убедит всех убраться с площади, что накажут только зачинщиков, а все прочие, кто разделил благородный, но глупый порыв, легко отделаются, может быть, лишением званий. Но она отлично знает, что все только началось, что к ночи крови будет куда как больше, что Николай никогда не забудет, с чего началось его царствование и никогда не простит. Более того, княгиня молчит и о том, что будь на месте царя Андрей, и она бы сама советовала ему  жестоко сокрушить восставших, а лишь затем разбираться с причинами, побудивших их восстать. Потому что это только в восторженных умах юнцов, в государственных делах ничего не смыслящих, можно великодушно простить бунтовщиков, выслушать их и прийти к компромиссу. В реальной жизни государство недаром обладает монополией на насилие. И грустная правда состояла в том, что победить эту машину можно было вовсе не громкими лозунгами и благородством тысяч душ. Победить ее можно было только другим насилием, кровью, болью и оружейными залпами. И покуда это было так, Андрею с его добродушием, с его честью, с его сопротивлением всякому насилию, надлежало держаться от подобного рода мероприятий так далеко, как только он был способен. Было бы весьма прискорбным оказаться теперь на месте тех матерей, которые были извещены о том, чем заняты их сыновья сейчас на Сенатской. Ведь их ждало не только горькое разочарование в деле своих детей, но и жгучая боль, когда настанет время нести наказание за все свершенное.

- Не стоит идеализировать хоть Трубецкого, хоть любого заговорщика, что вышел сегодня на площадь, Андрей, - тихо произносит княгиня, отлично зная, что среди этих самых заговорщиков слишком много товарищей князя Вяземского, чтобы теперь сын был спокоен и собран, ни о чем не переживая и не тревожась. Ему упрямо хочется найти им оправдание, ему упрямо хочется доказать, что идеи их не пусты, ему упрямо хочется, чтобы хоть кто-нибудь проявил такое же благоразумие, как он сам. Елизавета понимает. Но вместе с тем, она понимает, что каждый из этих товарищей – мнимых, или реальных – теперь для Андрея представляют угрозу. Дружба их будет испытываться отнюдь не болтовней на тайных и не очень собраниях. Дружба их будет испытываться на допросах, на которых потребуют выдать имена всех участников тайного общества и всех заговорщиков. Если кто-то назовет сына, если кто-то возьмется утверждать, что он с ними, ситуация окажется весьма и весьма непростой. И на это Елизавета едва ли могла повлиять. Хотя, конечно же, очень даже могла узнать обо всем раньше, чем господа из известного ведомства явятся к ним в усадьбу. Поможет это, или нет, покажет время. Елизавета же будет делать то, что делала всегда: стоять на страже жизни и спокойствия своего ребенка, даже если ей придется для этого проявить всю свою магическую изобретательность и ведовскую сущность.

- Настя с Дмитрием будут в порядке, - губы княгини подергиваются в улыбке, когда она поднимает глаза на Андрея, полагая, что еще и об этом тревожиться ему нет теперь никакой нужды. Главное, что оба были здесь, вместе с детьми и им ничего не угрожало. Одним Богам известно, как эти двое повели бы себя, узнай они о мятеже, будучи у себя дома. Дмитрий едва ли разбирался в чем-то подобном, Анастасия с ее наивными представлениями – тем паче, - Хорошо, что они теперь у нас. И хорошо, что их воздушные замки окажутся развеянными именно здесь и теперь, а не когда мы не сможем это контролировать и никак не сможем повлиять, - порой, Елизавета жалела, что позволила свершиться этому союзу. Лишь изредка. Две мягкие и возвышенные души в браке, конечно, были очень счастливы, но полагаться на то, что Дмитрий в надлежащий час станет кремнем, который удержит их семью от падения, или фатальных последствий, попросту не приходилось. Реакции этих двоих теперь подтверждали соображения на этот счет весьма недвусмысленно. Может быть, Анастасия и не была бы никогда счастлива с мужчиной лет на двадцать старше, занятого делами государства больше, чем семьей, зато точно была бы в безопасности. Впрочем, что теперь говорить? Прошлое не терпело сослагательного наклонения ни в отношении истории, ни в отношении человеческих судеб.

- Ответная кровь – лишь вопрос времени, Андрей, - рубить надежды сына вот так жестко, на корню, безапелляционно, не хотелось. Быть жестокой к собственному ребенку, это тяжело. Но Елизавета знала, что давать ложные надежды на то, что все разрешится миром, было бы еще более жестоко. Все происходящее обещало дурной конец либо одной, либо другой стороне. И с каждой минутой становилось яснее, какой именно. Жалела ли об этом ведьма? Нет. Она была рада тому, что сын был здесь, рядом с нею, внял голосу разума и остался вместо того, чтобы бунтовать ради идей, которые только на поверхности были схожи с его собственными. Его страдания были бы куда как больше и сильнее, если бы он только стоя на Сенатской, понял, на что пошел и ради чего собирался стать изменщиком и предателем клятвы, которую всякий дворянин носил в своем сердце. Клятва эта была Царю и Отечеству. А они в сознании русского народа в начале девятнадцатого века, пока еще были едины.

- Наложи заклинание, ни к чему давать ему ведьмовские побрякушки, - это могло вызвать много вопросов, а нужды не было никакой. В иных обстоятельствах Елизавета не отпустила бы мальчика вовсе, но спокойствие Андрея теперь было чрезвычайно важным для ведьмы. В довесок, предполагаемый путь Алексея едва ли представлял для него хоть какую-то реальную опасность.

- Вот что волнует меня, Андрей. Каховский ли, или какой-то другой неблагонадежный в моральном и этическом смысле бунтовщик… - она разворачивается лицом к окну, словно силясь разглядеть за ним, что-то, что могло дать ответ на ее вопрос, - Есть ли среди них те, кто на допросе непременно назовет твое имя?

Единственный человек, которому без труда удастся принять все произошедшее – сама Елизавета. Она видела столько бунтов, мятежей, кровопролитий, битв и войн, что ее сейчас чрезвычайно сложно задеть чем-то подобным. Да, любое государство, так или иначе, всегда переживало кризисы. И Вяземская слишком давно перешагнула тот период, когда ей требовалось и нужно было непременно принять чью-то сторону. Она уже давно знала наверняка, что единственный человек, чью сторону она действительно должна была принимать – она сама. Что неизменно вело за собой и ее семью, коей она дорожила, ее сына, коим она дорожила больше всей семьи вместе взятой, потому что он был Иным, а они – просто людьми и она смирилась с их смертью еще в первые секунды их жизни.

Иными словами, Елизавета сохраняла спокойный ум и твердые суждения. Это было необходимо в сложившейся ситуации, в первую очередь, потому что любая ошибка могла чрезвычайно дорого им обойтись. Нет, о Николае до сих пор не говорили, как о человеке чрезмерно жестоком и непримиримом, но в действительности, это ничего не значило. Сегодняшний почти-что-царь, завтра, став царем и опасаясь за свою власть, мог начать правление с кровавых расправ и никто бы не посмел ни осудить его, ни каким бы то ни было образом помешать. Елизавета же знала, что у царей были очень длинные руки и вне всякого сомнения, Николаю хватит сил для того, чтобы дотянуться до чьей угодно шеи.

Это понимание заставляло ведьму тревожиться и размышлять над вариантами, которые позволили бы ей защитить сына и держать его подальше от любых дальнейших выяснений. Не следовало никому называть его имени, не следовало никому даже помыслить о том, чтобы каким бы то ни было образом обозначить его причастность. Да-да, общества не были тайными по-настоящему, предыдущий император знал об их существовании и ничего не делал – все это было замечательно и все это не имело никакого отношения к делу, потому что если ради безопасности Андрея нужно было убить вообще всех вольнодумцев, которые это устроили, Елизавете не то, чтобы многого стоило подобное.

Скорее всего, Дозоры будут против, но вообще-то их никто не спрашивал. Они сами допустили все, что теперь происходило, а Елизавета… Что ж, да. В обязанности всякой матери входит мириться с ошибками собственных детей и принимать их, как должное, помогая выпутаться и выйти из ситуации с минимальными потерями. Разница была в том, что ресурсы Вяземской, в этом смысле, не были ничем ограничены, и она собиралась пустить их в ход все, целиком, разом, если это потребуется для благополучия Андрея.

Суждения сына были несколько наивны. После всего, что сотворили его друзья и товарищи, спрашивать Елизавету о том, не задумала ли она дурное, было несколько… Необычно. Она, конечно же, задумала дурное. Но вовсе не для своего сына, о чьем благополучии и спокойствии теперь и заботилась, будучи княгиней Вяземской, его матерью и женщиной, чьи умения превосходили умения большинства женщин на земле. А потому, она снисходительно и мягко улыбается и хорошо, что стоит спиной к мужчине, потому что зная мать, Андрей, безусловно, мог бы распознать в ее виде, в ее взгляде и в ее спокойствии отнюдь недобрые проявления. Те самые, которые губили кучу людей. Но торопиться, конечно же, не стоило. Действовать на опережение Елизавета любила и предпочитала устранять даже потенциальные риски в зачатке, но сейчас это могло расстроить Андрея, заставить его ощущать чувство вины, а ведьма этого не любила. На сердце сына и без того было достаточно груза и достаточно ран, чтобы наносить новые, принимая жесткие и жестокие решения. Кто бы что ни говорил, а материнство меняло Елизавету и порой ей казалось, что не в лучшую сторону. Быть чрезмерно сентиментальной в ее-то возрасте и с ее-то опытом, это, по меньшей мере, довольно странно, а по большей – и вовсе глупо. Но, чего ни сделаешь ради людей, которых любишь, не так ли?

- Это… - Елизавета задумчиво подбирает слова, поправляя свои светлые локоны и все так же глядя в окно, - Не слишком хорошие новости, дорогой, - было бы лучше, если бы никто не мог рассказать о том, что мол князь-то Андрей Павлович, тоже был частью заговора и не явился лишь в ответственный момент. Но исходить следовало из того, что есть. Обстоятельства крайне редко складываются так, как нам бы хотелось. Почти никогда. Адаптироваться к ним было одним из ценнейших умений, которые Елизавета почерпнула, будучи еще довольно молодой и не слишком опытной ведьмой. Иначе выжить было просто невозможно, - Но не тревожься. Обещаю тебе, что сделаю все, чтобы ты и наша семья была в безопасности, - она разворачивается к сыну, подходит к нему и мягко улыбается, прежде, чем сесть в кресло, как раз тогда, когда Ксения, прежде постучав, вбегает в комнату и передает Елизавете еще одну записку, никем не подписанную. Иное было бы весьма опасным.

- Николай Карлович и Михаил Павлович пытались призвать восставших к порядку, но не преуспели, - кратко резюмирует княгиня, - Атаки конных гвардейцев под предводительством Орлова были дважды отбиты. Ситуация на площади складывается нехорошая, не в последнюю очередь, потому что вокруг собираются толпы зевак и их количество исчисляется тысячами. Начнись противостояние и пострадают простые жители, никаких сомнений, - Елизавета вздыхает, а затем посылает Ксению еще раз убедиться в том, что никто приказа княгини не ослушался и все дворовые здесь, а не вздумали пойти поглазеть на происходящее. Как известно, за своих людей отвечает барин, равно как и за их здоровье, жизнь и смерть. Иными словами, позаботиться о безопасности своих людей, Елизавета считала первейшей обязанностью.

- Нового диктатора так  не выбрали, Трубецкой не явился, но говорят, что кто-то видел его неподалеку от площади, - княгиня пожимае плечами и бросает записку в огонь, глядя на то, как пламя жадно пожирает бумагу, - Войск восставших стало больше, но все равно их меньше, чем рассчитывали первоначально. Николай нерешителен. И это может сыграть с ним дурную шутку, - как и со всеми ними, пожалуй.

- Ты – ничего не натворил, сын. Ты не имеешь к этом ровным счетом никакого отношения, - твердо произносит Елизавета, внимательно глядя на Андрея. Она убеждена в своих словах безоговорочно и знает, что должна убедить сына, потому что если ему хоть на минуту покажется иначе, если он хотя бы мгновение проведет в убежденности в том, что причастен к произошедшему, у них будут большие неприятности. Нет, Елизавета, конечно же, не собиралась бросаться громким «все пропало», потому что пока она жива и рядом с сыном, для него никакого «пропало» существовать не будет вовсе. О, конечно, с точки зрения общества девятнадцатого века, Елизавета Владимировна была всего лишь слабой женщиной, которая только одно и может, что сидеть и причитать о судьбе любимого сына и лучше бы обществу оставаться утвержденным в этих нелепых взглядах. Но дойди дело до опасных и непозволительных граней, она непременно и без всякого сомнения предпримет меры, которые, если потребуется, сотрут Санкт-Петербург в порошок, но не дадут Андрею пострадать. Ни за что на свете. Может быть, всем его друзьям и товарищам светила казнь и каторга, но для всех здесь будет лучше, если к сыну не приблизятся ни представители государственной власти, ни те, кто решатся тыкать пальцами во все стороны, чтобы выгородить самих себя и оказаться в безопасности от того, что неизменно будет ждать всех, кого назовут предателями.

Иными словами, Елизавета, безусловно, волновалась за будущее сына и за все то, что может с ним произойти из-за его непогрешимой веры в святые идеалы страны и своей же совести. У нее было достаточно сил, чтобы его защитить, даже если на пути у княгини встанет весь Дозор Санкт-Петербурга. Она была готова к любым возможным исходам, какими бы дурными они ни казались с виду. Но она сохраняла совершенное спокойствие, будучи, в целом, довольно безразличной к тому, что происходило сегодня на Сенатской. Те, кто оказался там, делали свой собственный выбор, ошибались и совершали шаги, которые неизменно должны были привести на плаху какую-нибудь из сторон. Ну и что? Таков был исторический процесс. Кровь всегда лилась, когда речь заходила о власти, о возможностях в государственных преобразований и смены руководства в стране. Особенно такой огромной, как Россия. А если кто-то среди декабристов и впрямь полагал, что может быть иначе, он либо обманывал самого себя, либо был чересчур восторженно-наивен. Могла ли Елизавета винить хоть за одно, хоть за другое? Нет. Но могла опасаться, что это дурно отразится на состоянии Андрея и его восприятии, ведь он так сильно радел за Отечество. Ведь он так сильно боялся его потерять. Что бы это ни значило в данный конкретный момент. И если Елизавета и опасалась чего-либо, если она боялась негативных итогов сегодняшнего восстания, то только в контексте чувств, эмоций и мыслей сына. Ведь она знала, что как бы там ни было, он все равно будет винить себя на протяжении долгих лет, хотя, в сущности, он не мог ничего сделать и ситуация не была ему подконтрольна.

- Те, кто вышел на Сенатскую, желая пролить кровь – не твоя ответственность и не твоя боль, Андрей, - тихо говорит женщина и запускает руку в волосы сына, что прижался к ее плечу. Она утешает его так же, как утешала, когда он был ребенком, она привычна к этому и всегда готова разделить его боль, его страхи и тревоги. Более того, Елизавета считает себя обязанной к этому. Она ведь была матерью Андрея, она знала его лучше, чем кто бы то ни было другой. Она была ответственна за него. И она бы ни за что не оставила его с его текущими тяжелыми думами, - Какую бы исходно цель они ни преследовали, сегодня они те, кто желали кровопролития, предательства Царя и царской власти, а значит, целой страны. И все, что происходит и произойдет – их рук дело. Их, Андрей, а не твоих. Потому что ты здесь. Ты не одобрил происходящее. И не тебе за него отвечать, - она может бесконечно объяснять ему, что значение имеет только итог, только последнее его решение. А последним решением сын остался дома и не поддержал предателей, не поддержал тех, кто теперь либо прольет кровь своего царя, либо сгинет. У них, в сущности, и не было никакого другого выбора, но Андрей… Нет, Андрей не должен был оказаться среди них. И тот факт, что он был теперь в стенах родного дома, а вовсе не на Сенатской, облегчал душу Елизаветы больше, чем понимание того, что весь этот кошмар скоро закончится, так или иначе.

- Я солгу, если скажу тебе так, Андрей. Сейчас он будет стрелять не в свой народ. Он будет стрелять в клятвопреступников и предателей. И с точки зрения доводов власти, он будет, увы, прав, - заключает женщина, помня не один переворот и не одну революцию. С точки зрения жестокого рационализма, который был не по нраву Андрею, без сомнения, Николай совершал ошибку одним тем, что теперь медлил. Ему надлежало решительно подавить восстание еще в самом его начале. Это было бы милосердием палача и жестокостью государя. Но это предотвратило бы бесконечно долгое ожидание неизвестно чего и, быть может, уменьшило бы число предстоящих жертв. А то, что эти жертвы будут, Елизавета не сомневалась ни единого мгновения.

- Ничего, не тревожься об этом, забудь, - тихо говорит женщина, продолжая гладить сына по волосам. Она касается губами его виска и обнимает, надеясь разделить его эмоции, облегчить его душу, насколько это было возможно, - Что бы ни случилось дальше, кто бы ни постучался в наш дом, ничего не бойся, сын. Я сумею защитить тебя и нашу семью. Тебе ничего не угрожает и не будет. Обещаю.