- Я никогда его об этом не спрашивала, - хмыкает Елизавета, отпивая из своей кружки отвар, - Когда я вернулась в город, потому что мой брат нуждался в помощи, я встретила Олафа снова и мы чуть не разнесли весь храм, потому что я полагала, что убью его сама. Он же злился за то, что я стала ведьмой и мы… Да, та встреча была куда жарче сегодняшней, потому что ссора наша грозилась уничтожить все вокруг. Но, конечно же, не уничтожила, потому что наши сложности не должны были навредить другим людям. И прошло еще много времени, прежде, чем мы снова нашли силы для уважения и понимания друг к другу. Все-таки он был мне семьей и он заботился о людях, которых я любила, так что, иначе и быть не могло, - ведьма коротко улыбается, тем самым выражая свое текущее отношение к Олафу. Они были знакомы всю жизнь Елизаветы, но столько раз спасал ей жизнь, так многому ее научил и заботился о стольких поколениях ее семьи, что было бы глупым отрицать, что ту многолетнюю выходку она ему простила. Да, она понятия не имела, как он выжил и не до конца верила в историю о многократном возвращении с того света, даже если это не был шестой слой Сумрака. Впрочем, даже если был? Шестой слой был милосердным аналогом реальной жизни, а места, куда должны были отправляться такие, как они с Олафом, ничем подобным не отличались. Так что, кто знает, где на самом деле побывал ее наставник? Елизавета не желала этого обсуждать. Она отчаянно боялась его потерять, потеряла и теперь этого страха с нею больше не было. Только вера в то, что Олаф, даже будь он мертвый, никогда бы ее не оставил.

- Я знаю, - отвечает Елизавета, не позволяя себе ни улыбки, ни намека на нее. Она смотрит на сына, кивая головой, потому что он, вероятно, ощутил если не что-то точно такое же, то нечто подобное. Да, уходя из Санкт-Петербурга, ведьма оставила явственное указание на то, что она жива. Сын не мог не разглядеть в той подделке ложь. Но все-таки она покинула его и оставила если не в одиночестве, то без опоры, которая была частью его жизни очень много лет, - И я не буду говорить тебе, что мне жаль, что я так поступила, Андрей, потому что эта ложь ничего тебе не даст. Но я хочу, чтобы ты знал, что это решение далось нелегко и мне тоже. Прежде, мне было очень просто покидать места, в которых я прожила долгие годы, потому что они ничего для меня не значили. Оставлять тебя было совсем другим делом, но вместе с тем, это было необходимостью, обусловленной моим образом жизни. Останься я еще дольше и я бы подвергла опасности не только себя, рискуя однажды дать тебе увидеть мою смерть вполне реальной, но и тебя, что уже случалось однажды, когда ты едва не погиб после дуэли с дозорным ублюдком, - кровавый след, что тянулся за Елизаветой, рано или поздно всегда начинал угрожать тем, кто был вокруг нее. Сын не был явственным исключением. И ведьма была привычна к тому, чтобы менять место своего нахождения, свое окружение, свой внешний вид ради своего благополучия, но в ту пору – и ради благополучия Андрея тоже. Может быть, когда-нибудь он поймет. А может быть, навсегда останется убежденным в том, что матери следовало поступить иначе. Как бы там ни было, а Елизавета готова была принять любое положение вещей, потому что Андрей имел право на нее злиться и не принимать ее поступки. Это было разумно, объяснимо и понятно.

- Не узнала. Даже когда я стала обладать всей полнотой своих уже ведовских способностей, я не смогла ее отыскать. Может быть, она умерла, а может быть, тоже отправилась в странствия. Но если бы я встретила ее, я бы поблагодарила ее за этот жестокий, но без сомнений, очень нужный мне в ту пору урок. Каким бы могущество ни находилось в твоих руках, как бы силен ты ни был, не стоит никогда забывать об уважении к тем, кто уважает и ничем не вредит тебе самому. Впрочем, в ту пору я ничем и не владела. Мое самомнение не было ничем мотивировано. Превосходство было мнимым, а знания – расплывчатыми. Когда ты действительно силен и достаточно мудр, ты не станешь утверждаться  за счет тех, кто слабее тебя. Потому что тебе нет нужды ничего доказывать. Она и не доказывала. Она просто показала мне, как я ошибаюсь в своем высокомерии, - Елизавета задумчиво прикрывает глаза и трет переносицу, все еще помня лицо той ведьмы. Вероятно, ей вообще никогда не удастся его забыть. И это было к лучшему. Такие уроки просто нельзя было позволить себе забывать.

- Да, эта традиция сохранилась до сих пор, - подтверждает Елизавета, но зная, о чем именно сын ее спрашивает, продолжает, - Во всяком случае, среди ведьм, входящих в Высший Конклав, главой которого я была до своей смерти. Но здесь важно понимать логику и символизм подобного правила, Андрей. Воспитать ученицу может любая ведьма. Даже не одну. Но передать всю полноту своих знаний только та, что совершает ошибки и не чтит свою ведовскую сущность. Почему? Во-первых, если ведьма смогла передать все свои знания, значит, взяв себе ученицу, она перестала расти, развиваться и пополнять свой информационный запас. Уверяю тебя, ни одна ведьма на земле не знает всего. Невозможно знать всего. Но всякая достойная ведьма стремится к всезнанию и ищет способы его достичь, а потому, с каждым прожитым годом узнает все больше. Это… - Елизавета делает неопределенный жест рукой, показывая, очевидно, постоянное движение, - …Perpetuum mobile. Узнавая что-то новое год от года, ведьма повышает уровень своих знаний, а следовательно, ее ученица всегда дышит ей в спину, но в идеальной картине никогда не достигает высот своей наставницы и, в конце концов, просто от нее уходит, чтобы начать собственный путь. Если же ведьма смогла передать все свои знания ученицы, она перестала быть ценной и как ведьма, и как наставница. Смерть для нее – избавление, а не наказание, - Елизавета вздыхает, думая теперь о Барбаре и о том, как многому ей надлежит еще ее научить, хоть они и были знакомы три века, - Во-вторых, ведьма, которая передает ученице все свои знания, передает и свое видение, свой образ мысли, не давая раскрыться индивидуальности. Она создает свою копию, а не просто свою последовательницу. В действительности, ведьма не должна никогда к подобному стремиться, а тем более – подобного достигать. Смерть для такой наставницы – мера безопасности для ее ученицы. Так и должно быть, - объясняет женщина спокойно и обстоятельно, очевидно,  не испытывая никакого страха на этот счет, - Уверяю тебя, Барбара умна и я многому ее научила, но она – не преемница всецелого пласта моих знаний. И тем более – не моя копия. Ее индивидуальность сильна и она следует собственным путем, изучая те стороны магического ремесла, которые мне могут быть не интересны вовсе, - Елизавета говорит об ученице не без гордости и с совершенным пониманием того, что Барбара куда охотнее заплатила бы собственной жизнью, чем позволила бы наставнице отдать свою.

- Последним испытанием обученной ведьмы и последнее знание, которое передала мне Верховная было умение умирать, Андрей. И умение выживать тоже, - задумчиво произносит женщина, глядя на сына стеклянным взглядом, не моргая и не шевелясь. Мысли сейчас были далеко от этого места, там, где она прошла это испытание, - На ночь полной луны, спустя тринадцать лет моего обучения, я приняла из рук своей наставницы отвар черной белены. Нет, это не было попыткой от меня избавиться. Таков был обычай. Я должна была победить смерть на подступах, заново родиться уже настоящей ведьмой и я сделала это не задумываясь, потому что не желала, чтобы моя наставница умирала. Я… Я помню как это было. Ужас, который я переживала, захватывал всю мою суть и все мое существо, Андрей. Я захлебывалась кровью, как мне казалось, я тонула в ней, смерть была не просто близко, она держала меня за руку и в какой-то момент я подумала, что лучше пусть умрет моя наставница, чем я. За эту мысль мне стыдно и по сей день. Но я выжила тогда. А к моменту, как я очнулась и пришла в себя, нашей Верховной больше не было, потому что она последовала ведовскому закону, - ведьма замолкает и делает глоток из своей глиняной кружки, наслаждаясь теплом комнаты и вкусом отвара, хотя сами воспоминания давались ей совсем не легко.

- Как бы там ни было, а в том месте я провела еще тридцать лет. И это были совсем не худшие мои годы, потому что я впитывала бесконечное количество знаний. Но через тридцать лет я поняла, что для дальнейшего развития, я должна идти дальше. И тогда, попрощавшись с сестрами и зная, что даже оставив их, я никогда не буду одна, летним утром я покинула их, отправившись еще дальше на восток, - она видела этот день так же ясно, как сейчас Андрея перед собой. И помнила, как неуверенна была поначалу ее поступь.

- Я проходила разные деревни, стойбища и города. В одном из таких я понадобилась местному старосте, чья супруга рожала уже вторые сутки, но не могла произвести на свет ребенка, несмотря на то, что вокруг нее кружили повитухи. Ребенок повернулся не так, как нужно и мне удалось это исправить, она родила здорового сына, первого законного ребенка отнюдь немолодого старосты. Но у него уже был один сын от любовницы, бастард, которого здесь не признавали за наследника. Его звали Ярослав. И хотя он мог свободно жить у отца и пользоваться всеми благами, он понимал, что нужен только до тех пор, пока его отец жив, а после ему некуда будет идти. Он был молод, я бы даже сказала, что юн. И он знал, что я ведьма и что возраст мой уже перевалил за век. А потому, в пути он не был мне нужен, о чем я сообщила ему не единожды. И все-таки, он отправился со мной, даже не зная, куда именно я иду. Я ведь и сама этого не знала, - Елизавета усмехается и наливает еще напитка и себе, и сыну, выглядывая в окно на заснеженный лес и совершенную вечернюю тишину, разбиваемую лишь порывами ветра, что били в дом. Это было совсем не похоже на те дни, потому что зимнее время они всегда пережидали в каких-нибудь деревнях. Выжить зимой в дороге без лошади и крова над головой, вряд ли было возможным даже ведьме.

- Есть люди, которые влюбляются просто так, очень быстро, иногда, даже с первого взгляда. Между мной и Ярославом так не было. Я вообще не думала, что могу полюбить мальчишку. Но так случилось. И ко дню, когда мы подошли к империи, которая называлась Хань, я уже носила ребенка. Люди здесь не были похожи на тех, к которым мы были привычны, но мы так устали от пути и дороги, что мне уже было все равно, где мы теперь останемся. Никто особенно не был рад чужестранцам, но у нас было немного денег, огромный магический потенциал и золотые руки Ярослава. А потому, нам продали крошечный дом на окраине. Признаюсь, дом этот был полуразвалившейся халупой, но я была согласна на все. На улице стояла теплая погода, неподалеку был большой рынок, у нас были кое-какие средства и моя магия. Этого хватало для того, чтобы к рождению моей первой в жизни дочери, мы жили уже в доме, в котором не тек потолок, а холодные ветра не забивались в щели, вызывая дрожь по коже. У меня были семена и я разбила красивый сад на нашем маленьком заднем дворе. Семена проросли и принесли плоды трав и растений, из которых я стала варить зелья, помогая местным жителям. Я стала местной целительницей, затем – повитухой и слухи обо мне с годами стали расходиться по всей империи. Впрочем, и о руках Ярослава, коими он чинил все, что возможно было починить, и строил все, что могло быть построено, тоже. Наш дом на отшибе превратился в красивое двухэтажное строение, у нас появились слуги, получавшие жалование за свою помощь, мы ни в чем не нуждались и даже власти стремились к дружбе с иноземной колдуньей. Со временем в город стали стекаться люди со всей империи, прося о помощи и я охотно помогала. Тогда-то наш дом и получил название на местном наречии. Фуаран. Это значило «равный солнцу»…

«Если начала рассказывать, рассказывай до конца» - голос Ярослава в голове звучит так явственно, что Елизавете хочется закрыть уши руками, зажмуриться и спрятаться, лишь бы его не слышать. Сейчас ведьма на половине пути от того, чтобы замолчать, или сказать сыну, что это – простое совпадение.

В груди жжется так сильно, что кажется, будто отвар, который она сейчас пьет – чистый яд, обжигающий горло и уничтожающий само ее существо. Это мешает дышать, думать, тем более говорить. Елизавета проводит по шее, словно желая убедиться в том, что ощущение обманчиво, лживо, пусто, ничего не стоит. Но лицо Андрея на мгновение приобретает черты лица Ярослава, и дрожь проходится по коже, заставляя женщину подняться на ноги и пройти из одного угла дома в другой.

«Я не смогу довести это до конца» - мысленно отвечает она то ли две тысячи лет мертвому Ярославу, то ли самой себе. Теперь ведьма вдруг видит, что вообще зря начала это путешествие, чувствует, что сама себя загнала в тупик, следуя сиюминутному порыву сблизиться с сыном и объяснить ему свою текущую позицию, которую исповедовала задолго до его появления на свет и будет исповедовать всю свою жизнь до последнего вздоха.

Елизавета, возможно, впервые в жизни ощущает страх, нет, всеобъемлющий ужас. Она давно научилась смотреть в глаза своему прошлому и воспринимать его, как часть себя – в этом Андрей был прав. Но еще никогда и никому, даже Барбаре, она не рассказывала правду о том, что случилось тогда. Бэнкс, попытавшись добраться до этих воспоминаний, лишился зрения и был в полушаге от того, чтобы лишиться жизни. Сунь они свои Дозорные ручонки чуть глубже, ухвати он из этого прошлого Елизаветы хоть одну картинку, точно умер бы на месте. А теперь она рассказывала обо всем этом Андрею. Впервые за всю свою жизнь. И это казалось чудовищным, безобразным, неправильным и противоестественным. Никто не должен был знать об этом. Никто не должен был разделять с нею такие тайны. Никто не должен был догадываться о том, как она стала чудовищем и за какую тайну продала свою душу по кускам.

«Боишься перестать быть для него человеком, как перестала для меня? Так и будет» - шепчет знакомый до боли голос в голове и Елизавета чувствует, как начинает задыхаться. Нет, это было почти невыносимо. Ведьма распахивает дверь и выходит из избы, ловя губами прохладный воздух, зачерпывая руками снег и осыпая им лицо с тем, чтобы помочь себе вернуть самообладание. Это помогает и Елизавета стоит так еще несколько минут, пока, наконец, внутреннего жара не становится недостаточно для того, чтобы согревать тело в русскую метель. Тогда, она все-таки заходит обратно, плотно закрывая за собой дверь.

Она не сразу, но все-таки садится обратно за стол, кладя на него руки и делая еще один глубокий вдох, понимая, что Андрею будет непросто и поверить, и осознать все произошедшее. А еще сложнее ему, противнику всякого насилия, будет это принять. Особенно в отношении собственной матери. Нет, для него не было сюрпризом, что она убивала собственными руками и заставляла убивать других, втягивая их в войну и сражения, которые они вели за нее и ради нее. Но были вещи, которые находились не на грани, а за пределами добра и зла. И о них Елизавета собиралась рассказывать.

- Фуаран, - наконец, подтверждает ведьма, уверенно кивая головой, - Вам говорили, что так звали ведьму, которая его написала. Так вот. Меня так никогда не звали. Люди приходили «к Фуаран», но это было не мое имя. Это было название места. Вам говорили, что ведьма, которая создала это, была убита. Я не была убита. Вам говорили, что если книга и существовала когда-то, она давно уже утрачена. Теперь – да. Она утрачена. Но знания о создании Иных из людей и о повышении уровня любого Иного вплоть до нулевого все еще находятся у меня в голове. Московские Дозоры это знали. И это та причина, по которой я предпочла отравиться в Москве, состояла именно в этом. Я понимала, что они никогда не оставят меня в покое. Источником информации по этой части был фолиант, но он был уничтожен каким-то безумным вампиром. Была моя память, но как ты знаешь, она была утрачена после возвращения из Сумрака. И был медальон, - она касается цепочки на шее и достает абсолютно гладкий серебряный шар, что держался на носителе только благодаря магии, - в котором были заключены мои воспоминания о создании метода и о самом методе. Но для того, чтобы открыть его, требовалась моя кровь, а я, как известно, была мертва. Или же… - Елизавета выразительно смотрит на сына, а затем вздыхает, - Твоя, или Джорджианы, а быть может, и вас обоих, - и от того ведьма так тщательно хранила этот секрет, что никто в Москве, забрав эти вещи, даже не догадался о назначении медальона, не говоря уже о том, как его открыть.

- Это секрет, за которым охотились целые поколения Иных, Андрей. И Дозоров тоже. Француз, о котором говорил Олаф, был одним из самых ярых представителей Иных, которые догадывались о том, что этим секретом я владею. Хотя никто до тебя не знал, что я являюсь автором этого секрета. Для широкой публики он тогда пытал меня четверо суток и грозился содрать кожу живьем, убеждая меня стать частью Дозора. Бред. Он был из Ночного. Светлый Иной, ты представляешь? – она заливисто смеется, видя в этом очень злую иронию. Ее пытал светлый, - Он хотел, чтобы я рассказала, что знаю. Но я не рассказала. Я слишком дорого заплатила за это бесценное изобретение и я не отдала его никому даже после своей смерти в Москве, - она сжимает зубы, замолкая на короткое время и раздумывая над тем, стоит ли ей вообще рассказывать о том, чем она заплатила. Не достаточно ли уже сказанного?

- Я была счастлива в те годы в империи. Лея, так звали твою сестру, подрастала, Ярослав из юноши превратился в мужчину. Но именно это привело к тому, что распахнув глаза однажды утром, я поняла, что я не могу продлить это счастье навечно. Потому что и Лея, и Ярослав, оба были смертными, Андрей. И это вводило меня в такой исступленный ужас, что я не могла сначала спать, а затем – жить. Годы шли и для них они тоже были полны счастья, но я помнила, знала, что они лишь отсчитывают минуты до их смерти. Это мучило меня так сильно, что я поставила цель найти способ сделать из людей Иных. Я была убеждена в том, что кто-то до меня уже сделал это. Но поиски привели к тому, что я поняла, что кто-то пытался сделать, но не сделал. Годы ушли на проверку чужих догадок, домыслов, обрывков. Ничего. И я начала свои собственные исследования. Сначала довольно безобидные. Они занимали меня и  даже не скрывала от Ярослава над чем конкретно я работаю. Тогда, мы купили еще один дом, далеко от города и вообще любой населенной местности. Там я продолжала свою работу. Это начало постепенно отдалять меня и от дочери, и от мужа, но я ведь работала во имя счастья своей семьи. Разве это не было оправданием? В этой работе я потеряла связь сначала с ними, затем – с миром, потом – с самой собой. Знаешь, мое положение тогда было таково, что я могла позволить себе любые преступления, мне бы простили все. Так что, когда я начала практически купаться в крови своих жертв, которые отдавали жизнь во благо моей цели, это мне прощали тоже. Власти свозили ко мне преступников, осужденных на казнь, или совершивших тяжкие преступления. Среди них были и Иные. Насилие, в пучину которого я окунулась… - Елизавета закрывает глаза, сглатывает и шумно выдыхает, - Насилие, в пучину которого я окунулась было бессмысленно. Да, я кое-что узнала не только по части магии, но и по части медицины, в том числе строения человеческого тела, но правда в том, Андрей, что с каждым месяцем таких экспериментов я утрачивала свою человечность. Это было сравнимо с оторванными кусками души, но я не останавливалась. И когда однажды я вышла из этого дома с твердым пониманием того, что я знаю, как обратить человека в Иного, а Иного – в Абсолютного, я не ощущала вообще ничего. У меня в руках было величайшее открытие мира Иных, а я ничего не чувствовала. И тогда я пришла в свой настоящий дом, убежденная в том, что обращение Ярослава и Леи Иными вернет мне меня. Но взглянув на постаревшего Ярослава, находящегося у смертного одра, я поняла, что я потратила годы, которые могла бы провести в счастье с ним на поиск его спасения. Спасения, которое вообще не было ему нужно. Он больше не видел во мне любимую женщину, он даже человека во мне не видел. И когда я предложила ему стать Иным, он отказался. Отказался, потому что не хотел быть такой, как я, - Елизавета вздыхает, не веря в то, что она на самом деле все это рассказала, а затем залпом выпивает все, что осталось в чашке, словно пытаясь утихомирить пожар в груди, - Он умер от старости пару ночей спустя. И если во мне было что-то человеческое к моменту этой смерти, то оно умерло вместе с ним, - глухо заключает женщина и какое-то время задумчиво молчит, снова отчетливо видя лицо этого мужчины перед своими глазами.

- Да, я сделала Лею Иной. К тому времени она тоже была, по людским меркам, отнюдь не молодой. Но она жаждала жизни и любила меня, как одни лишь дети могут любить родителей, - Елизавета тепло, хоть и коротко улыбается, - Она стала первой Иной, обращенной мной. Но как часто бывает, скоро секрет мой стал расходиться и такая весть, как обращение смертной в Иную, облетала не только империю. Люди потянулись к моему дому снова, но вовсе не потому что хотели от меня помощи. Они хотели того, что я знаю. Я отказывалась им это давать. Сначала они приходили по одному, затем по нескольку, позже – сотнями. Если бы не моя дружба с местными властями, едва ли мне удалось бы сдерживать их так долго. Но в конце концов, никто не всесилен. Когда их стало слишком много и я понимала, что ситуация вскоре выйдет из под контроля, мы стали собираться, чтобы уйти из города и затеряться в какой-нибудь другой стране. Увы, было уже слишком поздно. Толпа напала на дом, мы сражались и в процессе я даже обратила Иными своих слуг. Но вот ведь, в чем штука. Необученный Иной даже Высшего уровня – это пустышка, ничего не стоящая оболочка с потенциалом. Толку от них было, как от детей, играющих в новые игрушки. Мы проигрывали и с каждой минутой это становилось все яснее. И тогда, Лея сделала то, что я никогда бы не попросила ее сделать. Она создала энергетический заряд такой силы, что он разнес и наш дом, и уничтожил всех смертных и недостаточно сильных Иных, но, неподконтрольный, убил и ее тоже. Спустя несколько часов, я очнулась раненая и с переломанными костями на пепелище. Взрыв был такой, что выжег землю до самой деревни – благо, что дом стоял чуть поодаль. Там ничего не росло еще десять веков. А я… Природа и судьба жестоко подшутили надо мной за мое открытие. Та, ради которой это все началось, была мертва. И я тоже желала бы за нею последовать.

Андрей оказывается весьма благодарным слушателем, но еще более благодарным сыном и человеком. Елизавета вовсе не ожидала от него понимания, начав эту историю, но он все-таки сумел понять и был к матери совсем не так строг, как она была сама к себе. И она в который раз смотрела на него и задавалась одним и тем же вопросом: как такое чудовище, как она, могло дать жизнь чему-то столь совершенному, столь отличающемуся от нее самой? Ведь если бы кто-то рассказывал ведьме нечто подобное, она бы тоже не осудила его за это. Но лишь потому что ее сложно было удивить. Пресытившаяся насилия, безразличная к нему и смотрящая на большую часть событий сквозь призму многолетнего опыта, Елизавета тоже смогла бы быть благодарным слушателем. Но не из благородства души, как это было в случае с Андреем. Из всецелого понимания, что она была ничем не лучше, а стало быть, не ей и судить.

От реакции сына становится легче. Елизавета, разумеется, ожидала совсем иного, а сейчас она чувствовала себя так, словно плотно сжатая пружина внутри нее постепенно расправляется. Поддержка Андрея яснее всего говорит, что даже если он осуждает ее за все свершенное, то не настолько, чтобы выйти в метель и уйти, оставив ведьму наедине с ее воспоминаниями. И Елизавета благодарна за это. Она коротко и вымученно улыбается, чувствуя, что рассказ в самом деле занял у нее очень много сил, а затем чуть поворачивается и обнимает мужчину, шумно выдыхая.

Елизавета молчит какое-то время, слушая слова Андрея и думая о том, что он ее переоценивает. Его вера в нее была огромна еще когда он был совсем ребенком. Немудрено. Известная истина недаром гласила, что для ребенка мать это Бог. Но вместе с тем женщина думает и о том, что ей, вероятно впервые в жизни, хотелось соответствовать чьим-то, пусть даже самым смелым, ожиданиям. Привычно, ей было совершенно безразлично, кто и что именно о ней думает. Но Андрей – совсем другое дело. Может быть, когда-нибудь она и станет Елизаветой, у  которой было большое сердце. Почему-то именно сейчас этого хотелось острее всего.

Ведьма не говорит ни единого слова о том, что Андрею не следует никому рассказывать то, о чем он узнал. В действительности, она и не думает ни секунды, что он может донести об этом в Дозор, но даже делиться с сестрой не стоило, потому что знание таких секретов могло подвергнуть опасности и Джорджиану, и самого Андрея, если оно уйдет дальше их двоих. А этого женщина хотела меньше всего на свете. Но она знает почти наверняка, что сын не проболтается и все сказанное и увиденное им в этом небольшом путешествии останется при нем, потому что порой он, как всякий идеалист, был наивен, но он никогда еще не был глуп. И у Елизаветы не было причин сомневаться в том, что это останется неизменным.

- А мне нет, - тихо говорит женщина, размыкая объятия и со всем вниманием глядя на сына, - Мне не жаль. Потеря Леи и Ярослава и по сей день отдается во мне глухой болью, - правда, она не знала, отдавалась ли все еще в той Елизавете, что существовала до смерти в Москве, - Но я так часто теряла своих детей на протяжении этих столетий и ни один из них не родился Иным. До тебя, а затем и Джорджианы. И я думаю, что это вовсе не было случайностью, - она задумчиво, лишь с небольшим налетом тоски улыбается, касаясь пальцами щеки Андрея в проявлении материнской ласки, - Потому что если бы со мною не было этих потерь, я бы не поняла до конца и не смогла бы прочувствовать, как сильно я боюсь потерять тебя, моего единственного сына и твою сестру. Я бы не поняла, спустя две тысячи лет и черствость своего сердца, какое огромное значение имеешь для меня ты и насколько дорога мне Джорджиана. В конце концов, если мне и удалось сохранить остатки человечности и сердце мое не превратилось в камень, то только благодаря тому, что у меня есть вы оба, - она улыбается, касаясь руки Андрея, быть может, впервые в жизни говоря об этом так прямо, не тушуясь и не смущаясь собственных чувств.

- От того мне так невыносима мысль, что Дозор заберет, пусть не тебя, как сына и человека, - закрыв глаза, на выдохе произносит ведьма, - Но твою жизнь. Мысль об этом для меня невыносима, - тихо добавляет женщина, но не развивает эту тему, потому что не хочет на ней спекулировать. Это был бы слишком грязный прием.

Ведьма молчит еще какое-то время, а затем поднимается на ноги и выглядывает в окно, отмечая, что погодные условия лишь ухудшились. За окном ни зги не видно, так еще и метель гудит так, словно хочет вовсе сдуть избу, которая несмотря ни на что, все еще не продувалась, и тепло в ней сохранялось благодаря печке вполне себе приемлемое.

- Переночуем здесь? Или я могу попробовать открыть портал прямиком отсюда, - предлагает женщина, полагая, что Андрей вполне может утомиться от их путешествия, новых впечатлений и открытий, не каждое из которых было приятным, - Можем продолжить путешествие и я покажу тебе еще некоторые места. Или можем вернуться домой. Тебя, верно, уже успели потерять.

Елизавета вполне готова к любому ответу. Она и без того считает, что рассказала Андрею очень много того, что ему не то, чтобы не следовало знать, но что могло заставить его переживать, или вовсе его ранить. А этого ведьма желала меньше всего, рассказывая сыну о своей жизни так откровенно впервые из стремления объяснить ему свои мотивы и взгляды, но больше того – свои страхи. Ей кажется, что если сейчас она раскроет достаточно, то быть может, сын иначе будет смотреть на ее эмоциональность по поводу вопроса Дозоров и свободы от Договора, как такового. Он не знал ее иначе, как княгиню Вяземскую и совсем немного – Мстиславу, которая в Москве так глубоко погрузилась в дела своего Ковена, что, мнится, вообще едва ли могла оставаться матерью и человеком достаточно, чтобы Андрей мог что-то из этого узнать. Но теперь Елизавета стремилась довести дело до конца и на задворках сознания даже билась мысль о том, что ей стоит, наконец, рассказать сыну о том, что он – вовсе не сын Павла Петровича. Но вместе с тем здравый смысл говорил, что это откровение не принесет Андрею ничего, кроме новых тревог, страхов и переживаний из-за себя и из-за матери.

- Мы где-то в районе Сургута, если не ошибаюсь, - отвечает Елизавета, начиная копаться в вещах с тем, чтобы найти здесь что-то, что могло бы сделать их отдых и сон здесь комфортнее. Она оставалась в этой избе не раз и знала, что где-то припрятала по меньшей мере одеяло и пару подушек. Не чета современным, но все-таки лучше, чем ничего. Деревянная кровать в углу и место на печи тоже станут не самыми комфортными спутниками сегодняшнего сна, но ведьма уже мысленно пообещала себе, что следующую ночь они точно остановятся в месте получше этого, - Быть в России нам, - хотя здесь уместнее было бы сказать «мне», - Не слишком безопасно, но мы далеко от Москвы и не задержимся здесь надолго, так что, смею надеяться, что обойдется без каких-либо последствий, - задумчиво произносит женщина, полагая свое решение несколько беспечным, потому что открытый дважды портал вряд ли может остаться незамеченным, но добираться до этой местности по снегу, метели и в ночи все равно было не сказать, чтобы очень легко, так что вряд ли имеет смысл ждать появления кого-нибудь из Дозора в ближайшее время. Во всяком случае, Елизавета не была настроена на открытые конфликты, равно как и не была настроена на то, чтобы демонстрировать кому-либо в этой стране, что жива, здорова и даже обрела значительную часть своей прежней силы.

Смена часовых поясов дает о себе знать, на улице уже совсем стемнело и хотя у них с Андреем здесь нет ничего, кроме как горячего травяного напитка, отчего-то это создает особый уют и чувство обособленности от целого внешнего мира и его проблем. Пока за окном бушует буря посреди необитаемого густого леса, они находились в теплой избе, в которой в скором времени Елизавета зажгла восковые свечи – уж чего-чего, а этого у любой ведьмы было в избытке. Это островок спокойствия вскоре утихомиривает душевные порывы Елизаветы и она еще некоторое время рассказывает сыну кое-какие истории из своей жизни, значение которых не столь велико и больше для души, чем для разума. Ведьма говорит об Олафе, о городе, который они покинули, немного о своем детстве и днях проведенных в храме. О том, как много раз возвращалась домой и о том, как, порой, боялась возвращаться, чтобы не получить нагоняй, но все равно приходила и обо всем рассказывала. Временами Елизавета улыбается и даже смеется. Ей кажется, что за пределами этого места нет ничего, что могло бы, и должно было бы их беспокоить и это чувство тихого семейного единства кажется ей бесконечно ценным, хоть и почти забытым.

Елизавета засыпает поздно, слушая звуки завывающего ветра и метели, но получая от них удовольствие. Она не помнила точно, когда была в такой дальней России в последний раз, но это чувство единства со стихией при полной безопасности казалось ей уже давно забытым. Когда же ведьма просыпается, на улице уже светло и буря утихла, так что из окна можно запросто разглядеть заметенный снегом лес, где нет ни единого следа, как если бы Елизавета с Андреем и вовсе здесь не ступали. Женщина неторопливо выходит на крыльцо, прикрыв за собой дверь, потому как сын еще спал, и вдыхает морозный утренний воздух, улыбаясь. Никаких особых удобств здесь не было, так что умываться пришлось тоже снегом, но это теперь не кажется столь уж обременительным и неприятным, в довесок, очень бодрит с утра.

- Доброе утро, - обернувшись к Андрею, когда слышит шаги за своей спиной, произносит Елизавета, лепит из липкого снега снежок и шутливо кидает его в сына, - Готов двигаться дальше? – интересуется женщина, заходя обратно в избу, - Англия на подходе. И обещаю, что там возьмем отличный отель на ночь, потому что я слишком стара для сна без ортопедического матраса, - ведьма тихо смеется, поправляет заклинанием волосы, что успели чуть помяться за ночь и осматривает пространство на предмет того, что стоит прихватить с собой. Елизавета не скрывает своей любви к умеренной роскоши, удобству и комфорту, хотя существовать без них способна тоже. И все же, выбирая между двумя крайностями, ведьма отдаст предпочтение удобной кровати, душу и прекрасному завтраку, - С этой страной у меня сложные отношения, так что, нас может ждать не вполне радушный прием, - предупреждает Елизавета, тем не менее, уверенная в том, то «не вполне радушный» вовсе не значит «враждебный». И убедившись в том, что сын готов, ведьма открывает очередной портал.

- Когда-нибудь – обязательно, - обещает Елизавета, улыбнувшись сыну перед тем, как пройти в портал. Она, конечно же, не могла знать наверняка, но опыт был довольно надежным союзником в таких вопросах. А опыт подсказывал ведьме, что пройдет время и все не то, чтобы забудется, но уляжется. Хотя бы для Андрея, так уж точно. Что же до ведьмы, то она не сказать, чтобы сильно стремилась в Москву. Она любила Россию. По многим разным причинам. Но не страдала от той же непреодолимой тяги, что была свойственна сыну. Впрочем, если он решит когда-нибудь вернуться, она все равно будет часто его навещать. Теперь иное было бы немыслимым.

Портал проводит их в предрассветный Лондон, на одну из пустынных улиц, которые вскоре окажутся, разве что, немного менее оживленными, чем улицы Москвы, или Нью-Йорка. Елизавета закрывает портал и на мгновение замирает, прислушиваясь к самой себе и ощущениям, которые ее одолевали. Лондон, с одной стороны, был ей хорошо знаком, а с другой, вся память о нем не приносила ей ничего хорошего, никаких приятных воспоминаний. И все же, она должна была вспомнить, чтобы обо всем рассказать Андрею.

- Когда ты – Иной и живешь очень долгие годы, ты привыкаешь к тому, что тебе нужно искать способы менять имена, лица, занятия и места для жизни. Я осознала, что самый простой метод это заменять людей, находящихся на смертном одре, проживая их жизнь. Века до двадцатого это было не так уж сложно делать. Медицина была совсем плоха, умирали все подряд, выбирай и пользуйся. Так вот мне не раз доводилось пользоваться личностями и жизнями людей, чьи имена записаны в книгах по истории, - Елизавета берет сына за руку, припоминает, куда нужно идти и тянет его в сторону обещанного хорошего отеля.

- Англия знала меня в двух лицах. Один раз эпизодически и другой – как королеву Англии, Елизавету Вудвилл. Ту самую, которая, будучи вдовой с двумя детьми, на шесть лет старше короля Эдуарда, смогла выйти за него замуж. Настоящая Елизавета умерла незадолго до свадьбы с Джоном Греем, бедняжка. Так что, я играла ее роль следующие, без малого, сорок лет, - срок, в общем-то, ничтожный для Иных, но огромный для этой страны, - Скажу честно, личностью она была самой неприметной, так что, не будь я на ее месте и Эдуард не женился бы на ней никогда, в том числе потому что Эдуард был моим очень старым знакомым, пользовавшимся теми же методами, что и я. Но его тщеславие никогда не позволяло ему брать себе никакой лик, кроме королевского, или хотя бы высоко титулованного, - она кривит губы в усмешке, приостанавливаясь в попытке понять, куда идти дальше, но припоминая достаточно скоро.

- Чтобы понять суть происходящего, ты должен представлять себе картину, которая на тот момент была характерна для Англии. Страна в буквальном смысле принадлежала Дозорам, которые не могли поделить между собой власть и влияние и пытались установить хрупкий нейтралитет. Хоть какой-нибудь нейтралитет. Четверть дворянства – Иные. Эдуард IV из Дневного Дозора, а граф Уоррик, знаменитый «делатель королей» - из Ночного. И все было ничего, пока к власти шел настоящий Эдуард, смертный Эдуард, но вскоре его заменил, как я уже сказала, сотрудник Дневного Дозора, носящий сумеречное имя «Каин» - тот самый мой старый знакомый, - Елизавета не знает, знаком ли он сыну, как глава аналитиков Дозора Нью-Йорка, но даже если не знаком, то ведьма все равно намеревалась рассказать о нем сыну. Так было правильно.

- Война межу Йорками и Ланкастерами, в сути своей, и без того была войной Дневного и Ночного Дозора, но в довесок и внутри партий хватало противоречий между Темными и Светлыми. Уоррик и Эдуард оба были Иными, Светлый и Темный соответственно и к моменту моего появления, они условились о том, что Эдуард женится на выбранной ему Светлой девчонке, что ознаменует мир и баланс между двумя Дозорами. На месте Уоррика я бы тоже себя возненавидела, потому что женился Эдуард на мне, разрушив все планы на возможный мир. Скажу тебе прямо, никакой мир им не грозил и без меня. Каин использовал эту болтовню, как передышку, а сам собирался если не перебить половину светлых, то навсегда отстранить их от управления страной и политики вообще. Для этого ему вполне хватало сил и поддержки его Дозора, коим был заполнен двор. Ричард – брат короля, Эдмунд Грей, Уильям Гастингс… Список можно продолжать. Иными словами, шанса на мир у них и без того не было, потому что мир никому не был нужен, а когда король женился на ведьме вне категорий, да еще и слишком низкого для нее положения, Уоррик чуть не поперхнулся собственным ядом, - они проходят еще одну улицу, поворачивают и встают лицом к лицу с отелем «Mayfair London». Елизавета удовлетворенно кивает и решительно направляется внутрь, прервав свой рассказ, который Андрей не в лицах, но из учебников истории знал и без нее.

- Двухэтажный люкс с двумя спальнями, гостиной и собственной террасой, пожалуйста, - вежливо просит Елизавета, встав у стойки ресепшена. Короткий взгляд и девушка мило улыбается, даже не думая спрашивать у ведьмы документы. Она уже что-то заполняет в своем компьютере, потому что Сумеречное зрение дало ей понять, с кем именно она имеет дело. Но ведьма даже не думает расслабляться и совсем не зря, ведь вскоре из-за ширмы портала выходит высокий мужчина лет тридцати пяти и в глазах его недвусмысленно читается узнавание. Оглядев женщину, он расплывается в довольной, но лживой улыбке, манерно кланяется ей и целует протянутую руку.

- Уж простишь, если я не буду целовать подол твоего платья, Елизавета? – он усмехается, глядя на нее, и сужает глаза, разглядывая Андрея, - А это кто? Не припоминаю таких среди английского дворянства за последние пятьсот лет, - тянет мужчина, пока ведьма буравит его все таким же тяжелым взглядом, а затем вздыхает.

- Следовало поискать среди русского, Гарри. Это – мой сын, Андрей, князь Вяземский, - она пропускает мимо ушей удивленное присвистывание, - Андрей, познакомься, самый подлый, изворотливый и лживый ублюдок, второй герцог Бекингем, Генри Стаффорд. Предполагаемый убийца принцев в Тауэре, - последнее она говорит куда тише, но куда жестче.

- Ваша мать лжет, молодой человек. Я не был причастен к убийству ваших братьев. А злится она до сих пор, потому что тогда крупно облажалась, - он подмигивает Елизавете и она с трудом сдерживает свой яд, заставляя себя мило улыбнуться.

- Ты же здесь, как представитель Дозора, да? Мы всего на сутки, нас не обязательно регистрировать. Но если хочешь, - и она опускается на первый уровень, демонстрируя себя, отлично помня о стандартной процедуре. Дождавшись, пока то же сделает и Андрей, Елизавета  поворачивается к стойке ресепшена за карточкой.

- Всего сутки, максимум - двое, потом сообщу, куда требуется, договорились? – спрашивает Гарри и Елизавета уверенно кивает, протягивая одну из двух карт для входа Андрею, - Больше в вашем гадюшнике я не задержусь.

Но отель так назвать язык не поворачивается. Елизавета, кажется, только теперь чувствует, как утомилась за последние дни и как много сил у нее забрали порталы. Может быть, стоит задержаться на пару суток, предупредив прежде Стаффорда. Ведьму вне категорий редкий Дозор будет рад видеть у себя, Говард отлично это понимала. Но теперь, проходя в просторный двухэтажный номер, она может думать только о каменной ванне в любой из спален.

- Не люблю эту страну, но в отличном номере им не откажешь.

Лишь зайдя в номер, Елизавета понимает, как сильно устала за последние пару дней. Конечно же, Андрей не имел к этому никакого отношения и проводить время с сыном ведьме чрезвычайно приятно, особенно теперь, когда она рассказывала ему о той части себя, которая не была доступна мужчине ранее по разным причинам, каждую из которых Говард легко могла бы назвать, если бы он попросил.

Нет, она утомилась от количества открытых порталов и обращения к тем воспоминаниям, часть из которых должна была, казалось бы, навсегда остаться лишь в ее голове, все еще причиняя боль и тревогу, даже спустя много сотен лет. И все же, когда ведьма делилась этим с сыном, она, быть может, вполне обманчиво, но все равно чувствовала, как сужает ту пропасть, что возникла между ними, когда Елизавета сказала свое жесткое и безапелляционное «нет» в ответ на службу Андрея в Дозоре, а тот уперся, заявив, что это – его долг.

Может быть, в Нью-Йорке они снова вернутся к тому, с чего начали, но в таком случае, ведьма хотя бы сможет сказать, что она мотивировала свое презрение к Дозорам, объяснила, почему так сильно задевает ее членство горячо любимого сына в известной всем организации, почему это причиняет ей боль и почему это так ее пугает. Она уже решила, что больше не станет отвергать Андрея из-за этих ублюдков. Она уже решила, что больше не заговорит с ним о Дозоре, но будет чутко присматривать за ним, зная, что проклятые мерзавцы могут вольно, или невольно стать причиной его смерти. Нет, Елизавета никогда не позволит разыграть своего сына, как карту из игральной колоды. Пусть катятся к чертям собачьим. Теперь сын будет знать о том, с кем на самом деле имеет дело и о том, к чему это может привести. Быть может, хоть это заставит его быть немного осторожнее и осмотрительнее.

- Займу спальню на первом этаже, если ты не против, - говорит ведьма, дожидается одобрения сына и сразу направляется в ванную комнату при выбранной спальне. Она бы, пожалуй, вздремнула часок другой на этой огромной мягкой кровати, но у них были здесь кое-какие дела. Небольшая экскурсия для Андрея, небольшое напоминание для самой Елизаветы. Так что, ведьма позволяет себе только упасть на кровать и поваляться несколько минут в ожидании, пока ванна наполнится водой с ароматной пеной и маслами.

Елизавета не задерживается слишком долго, но ей все равно не удается выйти на террасу к сыну раньше, чем через полтора часа. В Лондоне было раннее утро, так что торопиться им все равно было некуда и, прихватив со столика меню и телефон, ведьма удобно устроилась в кресле напротив Андрея.

- Что хочешь на завтрак? – протянув мужчине карточку с меню, Елизавета взглядом обвела открывшийся вид, борясь со странным ощущением, словно она вновь вернулась в Лондон полвека назад. На самом деле, восстановленные воспоминания почему-то отличались особой остротой, были точно новые, и ведьма как сейчас видела заполненные людьми улицы города, свою коронацию, свое заключение в Вестминстерском аббатстве и ужас от невозможности колдовать в этих стенах. Она помнила все, и этот город, что так красиво раскрывался перед ними в рассветных лучах солнца, отзывался на воспоминания каждой улицей и каждой постройкой, которая была здесь задолго до того, как Лондон можно было бы назвать современным.

- Лондон так сильно поменялся, а все тот же, - усмехается Елизавета, набирает номер и заказывает им завтрак. Ведьма поднимается на ноги и подходит к панорамному окну веранды, глядя на раскинувшийся, казалось, прямо под ногами, город. От открывшегося вида у другого бы перехватило дыхание, но только не у ведьмы, которая знала, что в мрачном очаровании Лондона кроется еще более мрачное нутро, - Все те же улицы, все те же призраки, все те же пороки, - она усмехается, а затем возвращается к креслу, поудобнее усаживаясь в него и натягивая на себя плед. Удивительно по-домашнему, особенно, когда официант приносит завтрак, после чего спешно удаляется, не желая мешать.

- Ты, наверное, думаешь, что стать королевой Англии было моей исходной целью в ту пору? Это неправда, - берясь за бокал со свежевыжатым яблочным соком, возвращается к теме разговора Елизавета, - На самом деле, я прибыла в Англию, к тому времени второй раз за свою жизнь, потому что в магическом мире ходили слухи о том, что Жакетта Вудвилл, мать будущей королевы Елизаветы, якобы принадлежит к роду, у которого каждая старшая дочь обладает магическими способностями. Ты же понимаешь, что это невозможно. Но слухи дополнялись легендами об артефактах, которые хранил дом Риверсов, хозяйкой которому она уже стала в ту пору. И мне уж очень хотелось узнать, что на самом деле из этих слухов правда, а что вранье, - Елизавета откусывает кусочек тоста и тщательно прожевывает его, а затем запивает уже не соком, а кофе, прежде, чем продолжить говорить, - Что ж, сама Жакетта оказалась слабенькой темной ведьмой седьмого уровня и настолько плохо обученной, что она и впрямь считала свой дар наследственной чертой. Никакого понимания связи с Сумраком, никаких знаний о Дозоре. И вот ведь, что интересно. Настоящая Елизавета, ее дочь, и впрямь тоже оказалась Иной, но к моменту, как я прибыла, бедняжка не была инициирована и лежала на последнем издыхании. Мне никто не дал к ней даже приблизиться и она скончалась той же ночью. Но только вдумайся. Жакетта была старшей дочерью и Елизавета тоже была. Они обе родились Иными. Увы, мне не удалось узнать, была ли мать Жакетты, Маргарет де Бо, тоже ведьмой, но то, что она тоже была старшей дочерью своих родителей – это факт, - и факт, на взгляд Елизаветы, весьма и весьма занятный, настолько, что занимал он ее до сих пор.

- Иными словами, я осталась, чтобы разобраться со всем этим. А в довесок, Англия хранила немало артефактов и знаний, которые еще не были мне доступны, потому что в свой предыдущий визит в эту страну, я бежала из нее отнюдь не королевой, - она брезгливо взмахивает рукой, ничего не уточняя, - Мы с Каином были давно знакомы, так что, знаменитая встреча под дубом ознаменовала сделку между нами, а вовсе не любовь на всю жизнь. Он уже тогда был сотрудником Дневного Дозора, жадным до власти, которую с Ночным делить не хотел, но был вынужден. Уоррик имел большую власть среди смертного дворянства, да и в целом ситуация была шаткая. Я обещала Каину помочь разобраться с его врагами и удержать его задницу на троне, а он поклялся, что я смогу забирать любые артефакты, свитки и фолианты, которые пожелаю. Это было лучшее наше сотрудничество за тысячу лет знакомства, - Елизавета усмехается совершенно не зло. И это только потому что она теперь и не подозревает, что помнит далеко не все и те малые крупицы воспоминаний о Каине, которые она считала цельной картиной, были ничтожной малостью, о которой женщина, не таясь рассказывала сыну, будучи уверенной в том, что это вся правда, хотя это не была и ее треть.

- Забегая вперед, кольцо в пепле развоплотившегося Уоррика было лучшим из всех артефактов, что даровала мне Англия, - вмиг став серьезной, глухо заключила ведьма и откусила голову рыцарю, чье изображение было выпечено на булочке с орехом пекан.

Лондон был удивительным. И жутким. Серым. Высохшим. Но страсти, которые, порой, бурлили внутри него, были сродни акварельной краски, разлитой по холсту. Этот город, в отличие от многих других, помнил все. И хранил это так явственно, что даже Елизавета, чья память, как известно, все еще не была полна тех деталей, которые находились в ней многие столетия, могла чуть ли не с закрытыми глазами сказать, что и где здесь находилось теперь, а что и где раньше. Каждая улица для нее была полна отголосков событий, которым она стала свидетелем и которым не стала, но о которых знала, будучи хоть королевой Англии, хоть принцессой Саксонии, хоть княгиней в Российской Империи. Этот город был ей противен. Но вместе с тем, этот город был так глубоко в ней, что глубже была лишь Дания, потому что это был ее дом, давший ей жизнь, и Россия, потому что она эту жизнь у ведьмы забрала. И если бы кто-нибудь предложил Эллисив спалить Лондон дотла прямо сейчас, не было никаких сомнений в том, что бы легко согласилась. Чтобы затем горько об этом сожалеть.

- Схожесть климата… - задумчиво и с улыбкой тянет Елизавета, а затем качает головой, - Нет, он совсем не похож на Санкт-Петербург, - ведьма и этот город не любила тоже, но с ним у нее не было связано так много, как с Англией, со всеми, даже самым отдаленными ее уголками, а то, что было связано, оставалось, в основном, счастливым. В конечном счете, в Санкт-Петербурге на свет появился Андрей и она много лет потратила не на борьбу и бегство, а на то, чтобы сохранить и воспитать своего единственного Иного ребенка, - Впрочем, Лондон, как и любой город, может быть очень разным. Но у меня мурашки по коже бегут и по сей день, когда я на него смотрю, - Елизавета беззлобно усмехается, а затем делает еще пару глотков кофе, доедая булочку и принимаясь за парфе с весьма задумчивым видом, который явственно говорил, что ведьма теперь что-то вспоминает, желая, пожалуй, представить эту историю Андрею без акцентов на конкретных персонажей и без оценок их деятельности. Елизавета давно перестала делить людей и Иных на плохих и хороших. В конечном счете, все они блюли личные интересы, ведьма не была тому явственным исключением и никогда этого не скрывала. Как не скрывала и того, что отдельные личности вызывали у нее чувство гнева и глубокого неприятия. Одним из таких людей был и Уорик тоже.

- Я не была в битве при Барнете. Говорят, что его и впрямь сбили с лошади и убили, мне доподлинно неизвестен способ его развоплощения и отправления на шестой слой. Но, Сумрак свидетель, это стало большой потерей для всей партии Ночного Дозора, - и поводом, наконец-то, спокойно дышать для самой Елизаветы. Пожалуй, еще никто так истово не ненавидел ее за всю ее жизнь, никто так истово не желал ей смерти, не искал ее слабых мест и не орал на два Дозора сразу, что шлюха с севера портит им все возможности для перемирия и спокойного сосуществования. Он бы, наверное, задушил ее собственными руками, но сторонники Каина и Дневного Дозора Лондона бдительно следили за тем, чтобы возлюбленную королеву их самодура-короля никто и пальцем не тронул. Весьма предусмотрительно с их стороны.

- Видишь ли, Андрей… - задумчиво тянет Елизавета, бултыхая трубочкой в своем бокале с яблочным соком, - На мой взгляд, в Англии того периода не существовало хороших и плохих людей. Концентрация Иных среди знати была огромной, но не потому что знать поголовно рождалась Иными, а потому что смертность в этот период была очень высокой и многих будущих герцогов, графов, королей и полководцев заменяли собой сторонники Дневного и Ночного Дозора еще до достижения этими людьми совершеннолетия. Это способствовало тому, что при дворе, в сложной политической ситуации, в подходящей к концу «Войне Роз», собирались те, кто и без того стремились к уничтожению друг друга под покровом соблюдения Договора и всеобщего баланса. Это приводило внутреннее и внешнее противостояние к таким масштабам, какие смертным вообще никогда не снились. Политика определялась не хорошими и плохими людьми, правильными, или неправильными поступками, а нуждами и интересами сторон. И я уверяю тебя, среди этих сторон, будь то хоть Уорик из Ночного Дозора, или Эдуард из Дневного, положительных персонажей не было, - она выдерживает недолгую паузу, отпивая сок и задумчиво глядя куда-то за окно.

Ночной Дозор к моменту моей встречи с Эдуардом под тем знаковым дубом, что войдет в историю и теперь показывается туристам, - она коротко усмехается на этом моменте, - Будет иметь более твердые позиции в Англии. Они буквально определяли политику страны, Уорик определял. И его не порадовало появление Иного на месте его «кузена», но они, вроде как, даже смогли до чего-то договориться, а потом появилась я. Появилась не случайно, Каин отлично знал, что используя мои способности, можно взять все в свои руки и потому, он ловко выскользнул из цепкой хватки Уорика, женившись на мне. О, ты даже не представляешь, что был за скандал и в каком бешенстве был «делатель королей», - Елизавета, кажется и по сей день явственно помнила его лицо, искаженное гневом и бесконечное число угроз, пока она сама молчала и перебирала складки королевской мантии перед коронацией, - Он ненавидел меня больше, чем все мои враги вместе взятые. И он жизнь положил на то, чтобы меня уничтожить. Это не могло вызывать во мне теплых чувств. Я сохраняла свою жизнь и следовала нашей с Эдуардом сделке, так что… Да, для меня Уорик никогда положительным персонажем не был. Но, как я уже сказала, в Англии того времени их не было вообще, - она пожимает плечами, ковыряясь ложкой в своем парфе и поглубже кутаясь в теплый плед, прежде, чем потянуться к системе обогрева и включить ее для пола и окон. Здесь все еще было прохладно.

Ведьма молчит какое-то время, не реагируя на вопрос Андрея, не потому что считает его обидным, или оскорбительным, а потому что она не знает точно, как будет правильным ответить. Что для нее была Англия? Ничто. И целый период в жизни, который она вряд ли когда-то сможет забыть. Но еще более вероятно – вряд ли когда-то сможет вспомнить до конца и за это ей следовало благодарить Сумрак, а не ругать. Он был милостив, стерев ей память, быть может, этим давая ей второй шанс.

- Я… К тому времени я жила на свете уже полторы тысячи лет. Я была рабыней в Риме, королевой в Норвегии, я была путешественницей в славянских племенах и счастливой женщиной, где-то в районе Китая. Но нигде и никогда мне не было так сложно, как здесь, - сознается ведьма, взглядом прослеживая паутину хорошо знакомых, но, казалось, давно забытых улиц. Но вот Елизавета прислушивается к себе и понимает, что ничего не забыла. Или думает, что ничего. Наконец, она поднимается на ноги и подходит к сыну, стоящему у окна. Она мягко касается сначала его плеча, с тем, чтобы не напугать, а затем кладет пальцы ему на виски, вновь пользуясь фокусом, усвоенным у Тристана.

Роскошно украшенные улицы Лондона приветливо встречают королеву Елизавету, что едет верхом на коне в сопровождении большой свиты, среди которой сорок новоявленных кавалеров ордена Бани, пожалованных в честь коронации этим же днем. Ночь, как и полагалось, Елизавета провела в Тауэре и теперь следовала в Вестминстер в сопровождении тех, кого она в иных обстоятельствах вообще не пожелала бы видеть. Король, по доброй традиции, не должен был присутствовать на коронации, но он щедро возместил свое отсутствие огромными тратами, устроив праздник не только для супруги, но и для Бургундцев, в союзе с которыми желал состоять. Волосы королевы распущены и вьются по пурпурной мантии, оттеняющей ее белую кожу.

Многие полагают, будто бы это момент ее триумфа и ведьма активно поддерживает такую точку зрения, ведь на губах ее приличествующая событию радушная улыбка, ее приветствуют со всех сторон, ее сопровождают уважаемые люди, а еще более уважаемые ждут у входа в Вестминстер-холл. Здесь королеве помогают спешиться и снять туфли, потому что до алтаря она должна пройти босая. Перед глазами ее весь свет Англии: здесь и братья короля, и его сестры, и герцогиня Бекингем, и герцог Норфолк, и граф Арунделл. Всего на несколько секунд зрение ведьмы переключается на сумеречное, и Андрей может без труда оценить, кто все эти «люди», ведь подавляющее большинство из них при первом же взгляде выдают свою истинную сущность Иного, а стоит присмотреться и можно без труда определить на них печати Дозорных. Они обходятся со своей новой королевой со всем почтением, но они ненавидят ее за то, кто она есть и чем на самом деле является. И они боятся того, какое влияние она окажет на Каина, ведь он, кажется, если не безумно влюблен, то, во всяком случае, очень близок к этому. А Елизавета? А Елизавета хочет сжечь разом всех присутствующих, ведь стоит ей переступить порог, и среди огромной толпы, собравшейся в Вестминстер-холле открывается вид на немалое количество других Иных, большая часть из которых отлично знает, кто такая Вудвилл и чем грозит им всем ее прибытие. Чужая и чуждая, она каждым шагом попирает их власть, разрушая надежды на договоренности и мир, которых – и пусть никто из них никогда этого не поймет – не может быть ни с нею, ни без нее.

- Мне стоило пройти одну только коронацию, чтобы понять, во что я встряла, - Елизавета тихо смеется, убирая пальцы от висков сына и глубоко вздыхая, - Но я привыкла держать данное мною слово. А к тому времени я уже дала его Каину. Я обещала ему победы, власть и сыновей. Отступать мне было некуда.

- Мне это доподлинно неизвестно. Англия, без сомнения, осталась страной, которая верна классовым и титульным предрассудкам. Это, во многом, говорит в пользу теории о том, что Иные здесь по-прежнему водят хороводы вокруг титулов и званий. Однако в век, конституционной, или парламентской монархии, в зависимости от страны, когда монарх царствует, но не правит, а знать это лишь красивые названия, реальная власть не сосредоточена в руках титулованных особ. Следовательно, и держать титулы в своих руках уже не имеет никакого особенного смысла, - Елизавета разводит руками, давая понять, что ей нечего больше добавить, просто потому что она больше ничего об этом не знает. Во-первых, потому что слишком давно не была на острове, во-вторых, потому что память подводила ее в вещах и куда более крупных, не говоря уже о таких деталях. Впрочем, ведьма запомнила вопрос и пообещала себе прояснить его, а после – непременно рассказать Андрею, если это имело для него какое-то значение.

- Да, пойдем, - Андрей был прав, затягивать не имело смысла, а Елизавета слишком расслабилась. Она прибыла сюда с сыном с конкретной целью, и ей не следовало отвлекаться от этой цели даже для того, чтобы отдохнуть на удобной кровати в прекрасном отеле под бдительным Взором половины Дозорных Лондона, которые все еще хорошо помнили ее, как королеву Англии, но еще лучше, как ведьму, которая не поддавалась никакому контролю.

Постояв еще пару мгновений у окна, Елизавета допивает свой сок из бокала, коротким заклинанием приводит волосы в надлежащий вид и выходит с веранды в номер, готовая продолжить путешествие. Или не вполне готовая, но хорошо понимающая, чем хочет поделиться и желание это в ведьме было куда сильнее любых ее сомнений и любого отвращения к этому городу и людям в нем. В конце концов, прошло уже так много лет. Ей следовало отпустить и забыть, принять, как должное все, что уже случилось и что никогда не вернется назад. Ведьма надевает обувь, бросает короткий взгляд в зеркало и кладет карточку от номера в карман куртки. Она дожидается сына и выходит с ним на улицу, беря его под руку.

- К 1470 году я пережила многое, как королева этой страны и как женщина. О, Уорик и его партия не скрывали того, что ненавидят меня и от открытого пренебрежения меня защищал только королевский протокол. Кроме того, так уж вышло, что моими близкими сторонниками стала названная семья – Вудвиллы. Вполне логично, что я способствовала их возвышению всеми доступными способами и получала взамен безоговорочную верность и преданность. Знаешь, существуют люди, которые вне зависимости от того, являются ли они Иными, остаются великими своим умом и мудростью. Такой женщиной была Жакетта Вудвилл, или Жакетта Люксембургская. А потому, совершенно не удивительно, что после первого выступления Уорика против Эдуарда, под удар попала именно она. Ублюдок казнил ее мужа, а ее саму обвинил в колдовстве и привороте короля к королеве, - Елизавета рассмеялась, неторопливо следуя по улице в нужном направлении, - К счастью, для нее это не имело долгосрочных последствий. Во всяком случае, не таких, как смерть ее мужа, которого она очень любила и которого мы не смогли спасти, потому что сами находились в затруднительном положении. Потом, как ты знаешь, Уорик с Джорджем, кажется, единственным смертным в этой партии, вернулись ко двору, потому что Каин их «простил», хотя в действительности, хотел лишь упрочить собственное положение, - она говорила об этом так, будто это ничего не значило больше. И старалась убедить себя в том, что и впрямь не значит, хотя каждое мгновение этой истории шевелило в Елизавете что-то дурное, что-то жестокое и беспощадное, ледяное и отвратительное.

- А в 1470 мы стали готовиться к вторжению Уорика и Маргариты Анжуйской. Угроза эта была реальнее всех прочих. И я, конечно же, оказывала Каину деятельную магическую поддержку, как и обещала. Но одно дело оказывать поддержку одному человеку и другое дело – оказывать ее половине королевства и Дозору, который я ненавидела, - сталь в ее голосе дает понять, насколько на самом деле это было непросто. Елизавета любила колдовство во всех его проявлениях, и она была могущественной ведьмой уже в ту пору, но и ее ресурсы не были безграничны, - Я делала, что могла, это было тяжело. В довесок, я была беременна и после трех девочек, отчаянно важным было, чтобы родился сын. Мы оба это знали. Так что, куда больше магической помощи, Каин ждал от меня рождения обещанного наследника. Так что, когда приблизился срок, я удалилась в покои укрепленного Тауэра, зная, что там будет достаточно безопасно, но в довесок, там будет достаточно свободно, чтобы я могла продолжить колдовать. Жизнь без колдовства для меня была немыслима и отвратительна. Каин знал это. Уорик знал тоже, - Елизавета замолкает, когда они подходят к тому самому Тауэру.

У ведьмы нет никакого желания стоять в очереди на экскурсию, так что, она легким движением руки набрасывает на них заклинание отвода глаз и проскальзывает вместе с сыном мимо охраны, не желая выходить здесь в Сумрак, отлично зная, что это не останется незамеченным. Елизавета ведет сына тем же путем, каким ходила не единожды. По крутой лестнице вверх, по широкому коридору прямо, до покоев королевы, из окна которых открывается вид на весь внутренний двор. От пейзажа почему-то захватывает дух, но какое-то время Елизавета молчит, только слушая, как колотится ее сердце в понимании того, что двери вот-вот отворятся и войдет стража Уорика.

- Взяв Лондон, он, конечно же, направил своих людей сюда. Помню ночь, когда мне пришлось спасаться бегством с тремя девочками и сыном под сердцем. Не будь у меня магии, без сомнения, я была бы мертва, но тогда мне помогала сама река и мы на барке смогли уплыть отсюда прямиком в Вестминстерское аббатство, - Елизавета стоит на месте еще какое-то время, а затем идет тем путем, каким покидала это место в спешке и с маленькими детьми на руках. Узкие лестницы, тайные ходы и они стоят у восточной стены, где теперь проходит дорога, а раньше была лишь голая земля и крошечная барка. Что ж, теперь баркой им послужит такси, куда более удобный и комфортабельный способ передвижения по городу.

- Выбор был обусловлен святостью этого места. Только открытый богохульник мог вытащить из этого аббатства беременную женщину без защиты и трех ее малолетних дочерей. Но… - Елизавета зло усмехается, - Уорик сделал кое-что похуже. Он и его люди накрыли аббатство своей светлой магией, намертво лишив меня возможности колдовать, а значит, и помогать Эдуарду…

Андрей был прав. Это была очень злая ирония, обвинять колдунью седьмого уровня в том, что она – колдунья, отлично зная, чем именно ей это грозит. Сколько цинизма нужно было иметь, чтобы обвинить женщину за то, чем ты сам являлся. И сколько цинизма нужно иметь, чтобы вообще обвинять человека, или Иного за то, кто он есть. Жаль, Елизаветы не было на том суде и не могло быть. В противном случае, она бы показала Уорику, кто здесь настоящая ведьма, равно как и рассказала бы, что ей нет никакой нужды привораживать Каина и заставлять его жениться на ней, ведь он предпочел бы эту женщину любой другой, даже если бы это стоило ему королевства. Что ж, многие говорили, что так оно и будет. Что ведьма, ставшая королевой, непременно низвергнет Англию, королевскую власть и самого короля, сделав из него марионетку, которую так удобно дергать за ниточки. Верить в то, что у нее были совсем другие цели, здесь никто не хотел. Потому что если бы поверил, им некого оказалось бы вдруг винить в своих бедах и своих ошибках. А признать несостоятельность Дозорной системы, что билась с ветряными мельницами и ведьмой только на основании того, что она было ведьмой, они способны не были. Никто из них.

- Я бы хотела ответить тебе на этот вопрос однозначно и с уверенностью Андрей, но на самом деле, я не знаю, - да, если бы Андрей спросил ее мнения, Елизавета с уверенностью сказала бы, что Ночной Дозор ненавидел ее целиком, по определению, просто потому что она слишком сильно изменила баланс, когда стала королевой Каина и когда поклялась ему помогать. Но отдавал ли себе Дозор отчет в том, что они ведут охоту не только на могущественную ведьму, но на женщину и мать, или это была инициатива одного лишь Уоррика, наверняка Говард не знала и не хотела обманывать сына. Хотя она никогда в жизни не поверила бы в то, что Ночной Дозор допустил бы такое поведение своего сотрудника, не будучи осведомленным в нем, - Тебе виднее, каковы порядки в Дозоре и как он, привычно, действует. Насколько известно мне, даже самый могущественный и свободный Дозорный никогда бы не посмел учинить ничего подобного без одобрения своего Дозора, потому что такие инициативы есть грубейшее нарушений регламента и инструкций. Но тогда все могло быть иначе. Или может быть, все стало иначе теперь. Мне не довелось быть Дозорной и я не могу утверждать наверняка, - это было бы весьма грязной игрой, если не будучи ни в чему уверенной, Елизавета решилась бы сказать Андрею, что это, конечно же, была война со всем Ночным Дозором. Нет. Со всем Ночным Дозором воевал Каин, будучи открытым представителем Дозора Дневного. Елизавета воевала с Уориком и его сторонниками. А были ли они безоговорочно верны слову Дозора, или своим собственным интересам… Что ж, следует спросить у Невилла, когда в следующий раз окажется на шестом слое.

Автомобиль едет по улицам города неторопливо и это хорошо. Это дает Елизавете вспомнить детали, которых она не помнила даже после помощи Тристана. Это было ценно и важно, потому что опыт, полученный ведьмой за годы ее существования крылся именно в деталях, какими бы сложными они ни были. И сейчас в голове невольно возникают вспышки того, или иного события, которое было освещено не так ярко, или не было освещено вовсе по какой-то причине. Нет, Говард не думала о том, что Тристан искажал ее восприятие намеренно, или так вышло из-за недостатка мастерства. Она думала о том, что пройдут годы, прежде, чем она сможет вспомнить все, безоговорочно и всецело.

- Говоришь, как маг, - Елизавета говорит это с притворным укором, но ее тихий смех дает понять, что ведьма вовсе не сердится и не обижается из-за этого. Она научила Андрея многому, но он ведь и был магом, логично, что именно так и мыслил, в этом не было ничего предосудительного, - Сила ведьмы состоит в ее знаниях и уме, Андрей. И нет, они никуда от меня не подевались в ту пору. А Уорик с его сторонниками вовсе не были ни умнее, ни хитрее меня. Они делали то, что могли – они накрыли аббатство куполом, который я, конечно же, могла бы пробить, даже находясь внутри. Это не было столь уж сложной задачей, но контекст был таков, что местное население считало меня самой благочестивой женщиной в Англии, священники этого места сочувствовали мне, а местные жители помогали, даже когда на трон вернули слабоумного Генриха. Если бы я развела во дворе аббатства магическую лабораторию, если бы меня поймали на любом ритуале, если бы меня даже заподозрили в ведьмовстве, я бы потеряла главное, что у меня было на тот момент – это убежище, - она вздыхает, зажмуривая глаза и чувствуя, как будто это происходило сейчас, насколько сильно она нуждалась в том, чтобы колдовать хотя бы небольшие ритуалы. Но это было невозможно. Вокруг было слишком много чужих людей и даже заклинания отвода глаз тут не стали бы помехой в том, чтобы заподозрить что-то неладное, - Вокруг сновали люди Уорика. Они ждали, пока я совершу ошибку, прокол, который смог бы обличить меня перед местными, как ведьму. В таком случае, меня бы выставили за пределы Вестминстера и я, вместе с девочками, а затем и новорожденным принцем, оказалась бы в руках короля Генриха. Не сомневайся, он бы непременно лишил бы меня головы в Тауэре и умертвил бы моих детей. Я не могла доставить им такого удовольствия, - ведьма усмехается, вновь глядя на дорогу и отмечая, что они уже почти приехали.

- Кроме того, как ведьма, для серьезных воздействий, которые могли бы противостоять нескольким магам высокого уровня, я нуждаюсь либо в своих артефактах, либо в ритуалах. И для того, и для другого нужны ресурсы. Которых у меня здесь, увы, не было, - ведьма протягивает таксисту купюру, отказываясь от сдачи и выходит из машины, опершись на руку сына. Аббатство высится над ними величественной красотой и Елизавета улыбается, не испытывая к этому памятнику никакого негатива, даже с учетом того, что он служит домом протестантской церкви. Она берет Андрея за руку и ведет его к западному входу, останавливаясь в нескольких десятках метров, прямиком на лужайке и поднимая глаза на высокие стены собора.

- Кое-что изменилось, но я помню это так, будто было вчера, - она усмехается, разворачивается и идет по дороге к крестам, где виднеются несколько захоронений. Ведьма дожидается сына, а затем подходит к каменному надгробию с надписью «Аббат Томас Миллинг», уже изрядно запылившемуся и, местами, покрытому мхом.

- Томас Миллинг был местным аббатом, когда в прибыла в Вестминстер. Он был добр ко мне. Он никогда не верил словам Уорика и его людей, он никогда бы не выдал меня и он уступил мне свой дом, - Елизавета рукой указывает на ныне каменное, невысокое строение неподалеку, - Три комнаты и все для удобства королевы, - ведьма усмехается, руками, не применяя никакую магию, приводя надгробие Миллинга в порядок. Он верил в то, что она никакая не ведьма и считал, что Бог тоже это знает, - Мне было стыдно и очень жаль, что пришлось его обманывать. Но если бы я сказала правду, я была бы мертва, - женщина качает головой, заканчивая с могильной плитой, отряхивая руки и опуская пальцы в землю, от чего на могиле распускаются прекрасные, хоть и неуместные в такое время года цветы, обреченные тоже отдать свою жизнь.

- Здесь я пробыла долгие пять месяцев. Это была тюрьма. Да, я была в безопасности, но жизнь моя была полна главного лишения – я не могла колдовать и чем дольше это продолжалось, тем сильнее я ощущала, как от переизбытка энергии у меня начинает ломить кости. Хотя, возможно, и даже наиболее вероятно, это были лишь мои внутренние ощущения. В довесок, я обещала Каину поддержку в его войнах, а отсюда я не могла ему ничем помочь. И это было тем хуже, чем яснее я понимала, что если он не победит, то я, может быть, вообще никогда отсюда не выйду…

Елизавета улыбается предположению сына, стряхивая еще немного пыли с могилы аббата. Она позволяет Андрею договорить, понимая, что он, наверное, уже устал и от этого долгого путешествия, и от болтовни матери о жизни, которая была так далеко, что к нему вообще не имела никакого отношения. Ведь он пришел на свет сыном княгини Вяземской, женщиной горячо любимой и не пережившей никаких лишений и никак тягот, исключая те, которые она навлекла на себя сама. Они никогда раньше не говорили об этой части ее истории и жизни, хотя Андрей, конечно же, знал, что мать его живет на свете неприлично долго. И лишь иногда, слушая в половину уха то, что сыну рассказывал его уважаемый учитель, ведьма пару раз невинно поправляла преподавателя, напоминая ему какие-то детали, или упоминая неточности, которые упускал даже такой просвещенный ум. Потому что для нее это было частью жизни и истории, но для сына это оставалось сказками долгие-долгие годы. И Елизавета надеялась, что отчасти, останется, и когда они вернутся в Нью-Йорк.

- Нет, - прохладно отрезает ведьма и протягивает сыну руку с тем, чтобы он помог ей подняться. Взгляд женщины леденеет, когда она смотрит на то место, где когда-то стоял дом аббата, в котором жила она, девочки и новорожденный принц. Дом, в который Эдуард явился незадолго до битвы при Барнете. Елизавета замирает на несколько мгновений, а затем, покачав головой, сбрасывает с себя наваждение, - Нет. С расстановкой сил на весну 1471 года Эдуард никогда бы не смог победить Уорика. Никогда, - глухо произносит ведьма, а затем берет сына под руку и снова ведет его к дороге, понимая, что здесь им делать больше нечего. Еще одно такси находится достаточно быстро и Говард сама отмечает точку на карте.

- Он хорошо понимал это, - выдыхает Елизавета, а затем жестоко усмехается, - Дневной Дозор, который его поддерживал, понимал это еще лучше. И он знал женщину, которая может и обещала ему победу в грядущих сражениях. А она, как известно, находилась в Вестминстере на последних каплях своего терпения, - ведьма вытирает запотевшее окно, глядя на знакомые до боли улицы, изменившиеся, казалось, до неузнаваемости. Но Елизавета узнала бы их, даже если бы ехала с закрытыми глазами. Все здесь было пропитано духом тех дней и тех воспоминаний.

- Как известно, Лондон сдался без боя. Эдуард просто вошел в него и его приветствовали, как освободителя все, включая безумного короля Генриха. Не могу его винить, - так издеваться над смертным, используя его пешкой в своей игре, было омерзительно, но Дозоры всегда действовали так, как было удобно и угодно им. Когда мучения короля Ланкастеров закончились, Елизавета выдохнула с облегчением, - Эдуард принял участие в благодарственной мессе, но затем тотчас же сам приехал за мной. Мудрое было решение, учитывая, что пришли он кого угодно другого, я бы убила его на месте, - она намеренно опускает подробности их разговоров, полагая, что это Андрею точно не будет интересно, - Он вывел меня из аббатства и вернул в Тауэр, в королевские покои вместе с девочками и новорожденным сыном. И тем же вечером собрал совет из своих военачальников  и первых лиц государства, - Елизавета нервно усмехнулась, припоминая тот вечер.

- Знаешь, как пахнет победа над врагами, Андрей? Их просьбой о помощи, - помрачнев, заключает ведьма, когда они выезжают из города по трассе, прочь от Лондона, - Дневной Дозор ненавидел меня немногим меньше Ночного. Но эта кучка ублюдков просила меня о помощи, ведь сами они вложили бесконечное количество сил в то, чтобы вернуться вот так просто. А Уорик уже занимал позиции при Барнете и они должны были дать бой всего через пару дней, - Барнет находился в нынешних шестнадцати километрах от центра Лондона. Это было сражение, которое должно было определить все, - Я не хотела им помогать. Каин бросил меня прозябать в Вестминстере, зная, что это будет для меня невыносимо, он даже не попытался ничем мне помочь, хотя в Лондоне оставалось немало его сторонников. Так с чего бы мне следовало помогать ему и его… - она проводит раскрытой ладонью в воздухе, явно давая понять, что об этом думает.

- Мы до утра вели разговоры, которые вообще не должны были состояться, потому что тогда я поняла, что мне не надлежало быть королевой Англии и не надлежало вообще сюда приезжать, если я хотела оставаться в стороне от Дозорных игр. Правда состояла в том, что если бы Уорик победил при Барнете, он бы не посмотрел ни на какой баланс, отрубил бы мне голову, спустил с лестницы, или вздернул, - женщина неприязненно хмыкнула, - И отправил бы моих детей вслед за мной. Я не могла допустить ни первого, ни второго. Я согласилась помочь, - вскоре они доезжают до нужного места. Барнет ныне – часть Большого Лондона, боро за Северной Окружной и они на самой его окраине. Здесь ни строений, ни людей, только дороги и огромный заснеженный луг с мягкими холмами. Куда более мягкими, чем были прежде, в день сражения.

- Если помнишь, в сражении при Барнете решающую роль сыграл густой туман, который помог Эдуарду скрыть подходящие войска, - она не продолжает, ясно давая понять Андрею, кто был «автором» этого внезапного атмосферного явления. Елизавета ступает вперед и встает так, чтобы перед ними была видна долина, которая теперь являлась государственным заповедником. Теперь трасса А1 проходит вокруг него, а в ту пору великая дорога проходила сквозь. Как бы там ни было, а Елизавета опускается на колени, пальцами зарываясь в холодную землю. Ей приходится приложить усилия, но вскоре долина покрывается густым туманом, который постепенно становится все плотнее и тяжелее.

- Так это было, - тихо говорит женщина, сама видя это место таким впервые. Она какое-то время молча наблюдает, а затем смотрит на сына, - Они победили, конечно. В тот день я получила свое сумеречное имя. Эллисив. Интерпретация имени Елизавета на северный манер. Признание моих корней и моего подлинного нутра, - и это была ложь. Пусть невольная, но все-таки ложь. Женщина попросту не помнила, что именно связывает ее с этим именем, какие события и почему ее назвали именно так. А потому, связь проводит до примитивного простую, считая именно так и невольно обманывая сына.

- Потом была еще одна. Битва при Тьюксбери, - и туда Елизавета не собиралась ехать совершенно точно, - Войска Маргариты Анжуйской тоже превосходили в численности, как до этого войска Уорика. Но и здесь Эдуард победил тоже. После этого страна вступила в эпоху мира и процветания на долгие четырнадцать лет. И по циничным заверениям Дозорных, свое сумеречное имя я получила именно за это, а не за удовлетворение амбиций группы Иных, которые не хотели уступать Светлым, не за свой страх перед Уориком и тем, как он мог бы распорядиться моей жизнью, если бы победил, - она молчит достаточно долго, проходя территорию туда-обратно уверенным шагом, силясь представить, как все это было. Свою волшбу ведьма творила из Тауэра и сюда никогда не приезжала намеренно, - Но он проиграл, - и перстень, к которому теперь прикасается Елизавета, был тому лучшим подтверждением, - Четырнадцать лет мира стоили его жизни.

Елизавета смотрит на сына в задумчивости, но в этой задумчивости нет никакого намека на обремененность. Нет, она слушает Андрея и задумывается лишь об одном: как так могло выйти, что ей, не считающейся ни с чьими жизнями и интересами, кроме собственных, пусть даже и были они, порой, совсем не зловредными, а даже очень возвышенными, мог быть дарован ребенок, соответствующий едва ли не всем принципам гуманизма разом? Раньше Говард полагала, что годы отобьют у него это, или отобьют ненавистные ей Дозоры, но годы лишь наполнили сына опытом и глубиной понимания происходящих в мире процессов, но вовсе не изменили его мнения. Андрей словно был отражением Елизаветы, ее лучшей части, вместилищем всего доброго, всего правильного и чистого, что когда-то было в ней самой. И это заставляло ведьму гордиться сыном, потому что хоть она и не разделяла его принципов, она понимала, что он выбрал путь совсем не простой, не такой, какой выбирают все люди вокруг. И вместе с тем, она отчаянно боялась за Андрея. Боялась так глубоко и так сильно, как может бояться любая мать, которая понимает, что причинить вред тому, кто сам причиняет его с большой неохотой, может едва ли не каждый. И кто защитит его, если ее не будет рядом? Этот вопрос всегда вставал перед Елизаветой, стоило ей подумать о сыне. Но ведьма каждый раз одергивала себя, напоминая, что она оставила его на полтора века и он, несмотря ни на что, смог выжить. Не было ли это лучшим доказательством того, что Андрей справляется, пусть тревоги его матери о нем все еще безмерно велики? И всегда будут.

Ведьма сжимает пальцы сына, улыбнувшись ему с налетом усталости и понимания. Она кивает головой на его утверждение об Эдуарде и ловит себя на странной, в общем-то, мысли, ведь она почти ничего не знает об этом человеке. «Он еще хуже». Почему хуже? Этот вопрос вполне мог бы задать Андрей, но Елизавета задает его себе. Почему хуже, она ведь, толком, и не знала Каина? Ответа нет, только странное ощущение зияющей пустоты. Нет. Не в сердце. В разуме.

- Эдуард не был лучше, - соглашается женщина, подтверждая слова сына, - Никто из них не был ни хорошим человеком, ни хорошим правителем. Ни в реальности, ни в перспективе. Но дело в том, что в ту пору, после всего, через что мне довелось пройти, будучи королевой Англии, я не думала о том, кто из них хороший человек. Я думала о том, что мне следует делать, чтобы выжить и извлечь их ситуации максимальную пользу для самой себя. Я десяток раз успела пожалеть о том, что вообще согласилась на эту авантюру. Но согласившись, я должна была довести ее до конца, несмотря на все свои сомнения и страхи. И проще всего мне было сделать это с Эдуардом, а не с Уориком, - ей легко дается это простое и прямое объяснение, даже к собственному удивлению. Наверное, Андрей был первым, кто узнавал такие подробности биографии Елизаветы. Наверное, Андрей был первым, кому она вообще решилась начать рассказывать нечто подобное. Потому что никому другому это было не нужно. Но история сына начиналась с его матери. Быть может, даже больше, чем она сама могла бы предположить.

- В остальном же, и они, и их методы разнились не сильно. Но я знала это задолго до Англии, Андрей. И даже задолго до того, как Дозоры стали оформленной данностью. Просто потому… - она задумчиво улыбается, явно что-то вспоминая, но в этой улыбке кроется сожаление. О том, что она сделала ничего, чтобы это предотвратить, когда еще было можно, - Потому что Договор создал страх. А страх всегда порождает ненависть. Ненависть ведет к разрушению, боли, новому страху. Такова природа Дозоров и людей, которые стоят в их главе. Свобода, в этом смысле, единственный способ остаться тем, кем ты хочешь быть, - а она знала, что Андрей хочет быть человеком, который находился далеко от всей той боли, кровопролития, ужаса, который сеяли Дозорные, но вместе с тем – и их враги тоже.

- Но знаешь, свою войну здесь я и впрямь проиграла, - неторопливо отходя от места битвы, заявляет ведьма сыну, проводя его вдоль дороги с тем, чтобы подойти к автобусной остановке и дождаться автобуса, который вернет их в Лондон, - Наверное, потому что не очень-то стремилась выиграть. Эта страна была мне не нужна и когда Каин ее оставил, мне тоже не было нужды продолжать эту игру, этот фарс, это бесконечное сражение. Но вопреки исторической данности, второго сына им я не отдавала. Ричард прожил долгую жизнь у родственников в Бургундии, и я рада тому, что ему никогда не довелось вернуться в эту страну. Потом были еще битвы, еще кровь, Ричард, конечно же пал, я не могла простить ему убийства своего старшего сына. На трон сел Генрих. Просто Генрих. Простой смертный вместе с такой же смертной Елизаветой, твоей сестрой. И эпоха Дозоров закончилась, - а может быть, и нет. Потому что потом Елизавета оставалась в стране недолго, делать здесь ей было нечего. Да и раньше ей тоже было здесь совершенно нечего делать. Она ошиблась, когда приехала сюда.

- А потом была Исландия, - наконец, говорит, ведьма, когда они уже сидят в автобусе. Она улыбается, счастливо, искренне, глядя на Андрея, - И эта страна, это путешествие, это… Волшебство, было самым необычным, что когда-либо со мной случалось, - когда-нибудь она покажет ему и ледяной остров, научит всему, чему научилась сама, но теперь Елизавета уже слишком сильно устала, понимала, что заняла слишком много времени сына и просто хотела провести немного времени за чем-то непринужденным, - Когда-нибудь я покажу тебе ее. А пока… Давай вернемся в отель, просто выпьем, поиграем в покер со смертными и завтра вернемся домой. Подходит?

Елизавете хочется думать, что Андрей прав. Что спокойная и благополучная жизнь Ричарда, вопреки предположениям историков, никак более не связанная ни с самозванцами, ни с Англией вообще, стоила всего, что довелось пережить Елизавете, но прежде всего, самому мальчику, который в одночасье потерял все, включая возможность стать королем. Могла ли мать возвести его на трон? Могла. Ей бы пришлось утопить страну в крови, убить не только Глостера, но и всех, кто стоял у нее на пути, но это было возможно. Отчасти, это даже было нужно. В первую очередь, ей самой, чтобы удовлетворить свои позывы к мести и возмездию, чтобы в который раз убедиться в том, что ни один из тех, кто вздумал вредить ее детям, не сможет продолжить спокойно существовать на этом свете. Но это не было нужно Ричарду. Елизавета с Эдуардом были королем и королевой довольно долго. Достаточно долго для того, чтобы нынешняя Говард осознала, что у сидящего на троне в этой стране и в этих условиях, никогда не будет покоя. Никогда не будет мира. Никогда не будет возможности просыпаться с твердым пониманием того, что сегодняшний день не принесет никаких потрясений. И когда перед Елизаветой стоял выбор, она позволила сыну прожить простую, благополучную жизнь вдалеке от трона, но вместе с тем, вдалеке от всех тревог, страхов и вопросов к самому себе, которые этот трон неизменно провоцировал. Был ли Ричард счастлив? Бургундская родня убеждала, что был. Что он завел семью, что он никогда не знал тревог, которые терзали его отца и мать, что он никогда не болел, ни в чем не нуждался (и об этом Елизавета позаботилась сама, будучи Иной) и умер удивительно поздно даже для современного мира. В некотором смысле, Ричард был счастливейшим из всех детей своей матери. И, может быть, Андрей был прав? Может быть, ради этого стоило стерпеть поражение и принять судьбу, какой бы неблагосклонной в ту пору она ни была?

Посмотрев на сына, ведьма тепло ему улыбнулась и снова сжала его ладонь, молчаливо благодаря за сказанные слова и безоговорочно понимая, что ради него сделала бы то, что сделала для Ричарда тысячу раз, если потребуется. В сущности, Елизавета не знала, была ли жизнь Андрея хотя бы недолго полна мира, спокойствия и счастья после ее ухода. Но если бы была, она бы согласилась проиграть десятки битв и остаться в забвении ради этого.

- Когда-нибудь, - Елизавета улыбается, кивает, а затем добавляет, понимая, что вызывает тревогу сына, - Когда-нибудь очень скоро. Просто на это нужно будет выделить время. Это удивительная страна с совершенно удивительными людьми и… - она тихо смеется, - Отвратительными деликатесами. Но там я оставила многих друзей, много дорогих мне мест и много воспоминаний. Впрочем, первое важнее всего, потому что часть этих друзей до сих пор живы и нас будет ждать очень-очень теплый прием, который с аквавитом и винартертой растянется на недели, - да, теперь Елизавета чувствовала это весьма явственно. Чувствовала, что хочет, чтобы Андрея хотя бы тонкой нитью связывали с нею впечатления из краев, что ведьма считала родными для себя. Она никогда ничего не рассказывала сыну напрямую об этих местах, тем более – никогда не знакомила. Он был влюблен в Россию, у него болела за нее душа и ведьме упрямо казалось, что сын вовсе не нуждается ни в какой Скандинавии и местах, из которых произошла его мать. Но то ли она ошибалась, то ли просто пришло время, теперь такого ощущения у ведьмы не было. И она желала, чтобы Андрей узнал обо всем, что сам пожелает узнать. Елизавета находила в этих местах свой дом, они растапливали ее сердце, они, наконец, заставляли ее вновь ощущать себя живой. Может быть, так станется, что и Андрей тоже найдет здесь свой дом и место, куда он всегда сможет возвратиться?

- Я понимаю, - отвечает Елизавета на реплику сына о том, что ему нужно все обдумать и кивает. Конечно, нужно. Она дала ему сегодня столько информации о себе, что, пожалуй, столько не вмещалось в жизнь обычного родителя. Но ведьма не была обычной матерью. Андрей – обычным сыном. Так что, Елизавета убеждена в том, что он непременно со всем этим справится и сделает выводы правильные не для матери, но для самого себя. В этом у нее не было никаких причин сомневаться, равно как и никаких причин опасаться чего-либо. Женщина приняла решение рассказать все это именно Андрею не просто так, а потому что доверяла ему безоговорочно и знала, что не найдет более благодарного и понимающего слушателя, который сделает все возможное, чтобы не осудить ее.

- И, конечно, - она улыбается Андрею, неторопливо направляясь к отелю, - Конечно, я буду очень рада узнать все, что решишь показать и рассказать мне ты. Это для меня очень ценно, - было бы ложью утверждать, что после того, как покинула сына, Елизавета перестала знать о нем хоть что-нибудь. Нет, конечно же, он всегда был под присмотром – прямо, или косвенно. И все же, это не имело ничего общего с его личными впечатлениями, с чувствами, эмоциями и привязанностями, которые он испытывал. А именно в этом и крылся человек. Человек, а не бездушный, в сущности, образ, который создают чужие рассказы и сухие доклады о том, что твой сын жив, состоятелен и ему ничто не угрожает. И Елизавета хотела знать этого человека и всю его историю, те его части, что он сам решится показать.

Париж, конечно, был не лучшим местом, куда они могли поехать. По уровню опасности это была не Россия и даже не Англия, но с Францией у Елизаветы тоже были весьма неоднозначные отношения. Впрочем, несколько дней без каких-либо конфликтов и в сопровождении сына, а не группы Иных-радикалов, ненавидящих Дозоры, не должны были вызвать крупных проблем, или даже ощутимых неприятностей. А даже если бы… У Андрея был День Рождения, ему исполнялось вот уже двести двадцать. Могла ли Елизавета отказать сыну в том, чтобы провести с ним этот день и еще несколько? Она даже подумать о подобном не смела.

- Нет, конечно, я не забыла, - Елизавета снимает куртку и ботинки, проходит в гостиную и забирается на диван, поджав под себя ноги. Она смотрит на Андрея внимательно и с чуть заметным прищуром, как если бы и впрямь желая узнать, думает ли он, что она забыла, или могла забыть о таком, - И мне будет очень приятно провести этот день с тобой. Как и любые другие, - для Говард дни ее рождения ничего не значили. Во-первых, потому что это был Белтайн и в этот день они отмечали кое-что более важное, а во вторых, спустя два тысячелетия уделять внимание факту того, что ты еще жива, было бы как-то по-детски. Но дни рождения детей это совсем другое дело. Едва ли Елизавета могла забыть об этом даже если бы захотела. И едва ли она могла это проигнорировать. Хотя, пожалуй, предпочла бы на такой случай иметь с собой чемодан с парой-тройкой приличествующих случаю платьев и сумок. Но, в конце концов, неужели они не найдут, как исправить досадную оплошность с отсутствием наряда в одной из модных столиц?

- Желаешь отправиться уже сегодня, или завтра? Забронируешь билеты? – легко спрашивает Елизавета, полагая, что достанет одного звонка Барбаре, чтобы избежать любых дальнейших вопросов и беспокойств. В Нью-Йорке и без нее сумеют легко справиться. И хотя на поезде через Ла-Манш Елизавете ездить еще не приходилось, она всегда была открыта всему новому, будь то новые знания, или новые впечатления.

Странно. Никто не лез под руку, не мешался их планам, не вставал на пути, не диктовал свои условия и не навязывал свою волю. Впервые за очень много лет Елизавета ощущала себя совершенно свободной. Ей впервые довелось почувствовать себя простой женщиной, которая так же просто общается со своим сыном и хотя за спиной у нее тысячелетия опыта и событий, это теперь ничего не значит, потому что они просто спускаются вниз, к бару, пьют по паре коктейлей, разговаривают о вещах, о которых мог бы поговорить любой и играют в карточные игры со смертными. Ведьма даже успевает ощутить игровой азарт, яркий, бесконтрольный, потому как ни магию, ни даже просто сумеречное зрение она не использует, делая игру интереснее, в первую очередь, для самой себя. И все-таки им с Андреем везет достаточно, чтобы Говард не оказалась разочарованной и огорченной, хотя ей теперь, пожалуй, была знакома лишь тень этих эмоций.

Они возвращаются в номер не слишком поздно, все-таки позволять себе долго играть со смертными, заставляя их проигрывать состояние неизвестной женщине, это ниже достоинства ведьмы. Она желает сыну доброй ночи, еще полчаса проводит под струями горячей воды, а затем засыпает, как младенец, в весьма удобной постели, которой ей, кажется, не хватало с момента отбытия из Нью-Йорка.

Утро наступает не так скоро, как наступало для ведьмы привычно. Она не встает ни свет, ни заря, открывая глаза лишь в начале одиннадцатого часа, что не было для нее характерно, но было очень приятно. Еще полчаса на то, чтобы полностью проснуться, принять душ и привести себя в надлежащий вид, а затем женщина выходит к сыну, тепло улыбаясь на его приветствие, - Доброе утро, дорогой, - она берет чашку кофе и вдыхает дивный аромат, приступая к завтраку, явно не намереваясь задерживаться в этом месте хоть сколько-нибудь долго. К счастью, и такой нужды у них более не было тоже. Быть может, вообще никогда не будет. Пусть эта страна гниет вместе со своим прошлым.

- Готова, - только и отвечает Елизавета, и вот они уже поднимаются в вагон поезда, который должен увезти их прочь из Лондона. Впрочем, ведьма теперь вовсе не озабочена никакими мыслями об этой стране, или городе, ее куда больше интересует рассказанное Андреем, - Я подозревала, что не вы, да, - смеется Елизавета, устраиваясь поудобнее на своем месте и глядя на сына. В том, что он вряд ли решился бы кого-то убить, не будь в том острой необходимости, ведьма была безоговорочно и всецело уверена, не питая на этот счет никаких подозрений, - И куда же вы направлялись? – интересуется женщина, обрывочно зная эту историю от Женевьевы, но та была чересчур эмоциональна и словоохотлива, отчего подлинный и полный смысл нередко ускользал от Елизаветы.

- К сожалению, мне не довелось… - она задумчиво подбирает слова, чтобы охарактеризовать то состояние, в котором находилась в обозначенный период времени, - Мне не довелось застать момент твоего отъезда из России, потому что я уже успела лечь в спячку. Впрочем, существовали некоторые договоренности между мной и французским Дозором о том, что тебе помогут в России в случае опасности и о том, что окажут помощь в Париже, когда придет время, - было бы уместнее сказать «если» придет, потому что не было никаких гарантий, что Андрей уедет из России вообще и уедет именно во Францию, но Елизавета имела именно такую договоренность и весьма вероятно, что она оказалась бы недовольной, если бы французы ее не исполнили.

- Трусливым бегством не может считаться ситуация, в которой ты все равно не мог ничего изменить и ни на что повлиять, - качает головой Елизавета, благодаря Богов за то, что Андрею хватило мудрости уехать, а не остаться среди ужасов власти красных, - Пролейся твоя кровь, как пролилась кровь сотен, подобных тебе, это бы ничего не изменило, - разве что, вынуло бы сердце из груди Елизаветы, - Ты поступил верно. Никогда в этом не сомневайся, - она говорит тихо, но смотрит сыну прямо в глаза, веря в свои слова совершенно безоговорочно. Она не знает, говорил ли нечто подобное Андрей кому-то еще, но знает, что едва ли его чувства может так же явно понять кто-то, кроме матери, которая знала, на чем и как был взращен ее сын, какие идеалы и устремления ему близки, а какие совершенно чужды.

- На то же самое, на что Париж был похож в тридцатых, - подтверждает догадку Андрея Елизавета, а затем спешно уточняет, - Тридцатых годах пятнадцатого века, - она беззлобно улыбается своей шутке, на самом деле, храня о Париже отнюдь не только негативные воспоминания. В действительности, ее даже удивляет, что Андрею столица Франции по духу не пришлась, ведь здесь, казалось, было русского куда больше, чем в самой России после того, как к власти пришли те, кто вообще никогда не должен был узнать вкус этой самой власти.

На замечания сына о других иммигрантах из России, Елизавета молчит. Она понимает, что для Андрея такое положение дел было символом общего упадка, постоянным напоминанием о том, что у них было и что они потеряли, о России, которая рухнула в одночасье, оставив под обломками все, во что верило это поколение и многие поколения до них. Но ведьму, в действительности, интересовало лишь то, что ее сын не был вынужден нищенствовать и побираться, как те, кто работали таксистами и официантами. Да, постыдного труда не существовало. Но мать всегда желала, чтобы ее ребенок жил лучше других. Даже если спала к этому времени уже несколько лет.

Улицы Парижа Елизавете отлично знакомы. Она знает этот город безупречно, потому что бывала здесь не единожды и до рождения Андрея, и после. Да, с Женевьевой они жили в замке за пределами города и даже в некотором отдалении, но в Париже женщина бывала с завидной регулярностью еще до появления дочери на свет. Конечно, город вовсе не был похож на тот, который она помнила и видела в пятнадцатом веке. Даже общие очертания не угадывались за редкими исключениями. Благо, более поздний опыт легко это компенсировал, и улицу неподалеку от парка Монсо и Триумфальной арки Елизавета тоже узнала довольно скоро. Самый центр города, рукой подать до любой достопримечательности. Как бы здесь перепутать?

- Дома? У тебя есть квартира в Париже? – интересуется Елизавета ничуть не удивленно, потому что почему бы и нет? Ведьма выходит из автомобиля и следует за сыном, бегло осматривая и дом и его внутреннее убранство, и незнакомку, к которой не питает ровным счетом никакого интереса. Они поднимаются выше, и ведьма с любопытством ожидает того, что увидит внутри. Не потому что ей интересна сама квартира, а потому что она хранила часть жизни ее сына. А это было очень и очень ценно.

Женщина заходит внутрь, прислушиваясь к собственным ощущениям и во многом, уже только у порога, узнавая Андрея тех лет, которые они провели вместе в самом начале его жизни. Елизавета включает свет, завидев выключатель, снимает обувь и делает шаг вперед, но затем оборачивается к сыну, глядя на него вопросительно, - Могу я?.. – она указывает на коридор, подразумевая возможность осмотреться, полагая, что вторгаться в личное пространство сына бесцеремонно и без спроса было бы неуместным и весьма грубым. И как только сын позволяет, ведьма проходит дальше, неторопливо осматривая открытые комнаты, но не торопясь и даже не думая о том, чтобы дергать ручки запертых.

- Я нахожу это место удивительным, - вернувшись к сыну, Елизавета улыбнулась ему, - Оно хранит так много тебя и так много того, что было в нашем доме в России, что это лучшее место, где я хотела бы побывать, чтобы восполнить пробелы, возникшие  в силу моего отсутствия.

Елизавета не знает – чувствует, что несмотря на пройденные годы, это место и эти воспоминания все еще тревожат сына, этот город не отпускает, как и люди, большинство которых уже давно нет в живых. Ведьма могла понять это, даже без особого труда, не потому что ей самой был близок такой подход, а потому что она хорошо знает Андрея. Как знает и то, что сможет это изменить, только заставив его забыть, но если когда-то в прошлом ей бы и могло прийти в голову поправить воспоминания сына во имя его же блага и спокойного сна по ночам, то теперь женщина лишилась этой части своего безграничного цинизма, осознав важность даже крошечных крупиц памяти. Порой ей самой казалось, что отдельных частей мозаики ее жизни все еще не хватает и это не дает воссоздать картину целиком, что и без того было до крайности непросто с тысячей лет жизни. И она не могла бы обречь на подобное Андрея, потому что знать и помнить было тяжело, но знать, что есть что-то, чего ты не помнишь, еще тяжелее.

Но теперь, какое-то время, вместо того, чтобы говорить, Елизавета слушает. Во-первых, потому что хочет знать обо всех переживаниях сына целиком, а во-вторых, потому что знает, что есть вещи, которые он не может, возможно, рассказать никому другому. Едва ли у его американских коллег было столь безграничное доверие Андрея, чтобы он рассказывал им о своей тоске по России. По той России, которую они не только не знали, но и попросту не могли узнать, потому что время было упущено. Нет, Елизавета вовсе не относила себя к числу коренных русских аристократок, со всеми присущими им качествами. Скорее всего, во многом она даже противоречила этому возвышенному идеалу жертвенности, милосердия и простоты, описанному русскими классиками. Иными словами, из нее вышла бы равно посредственная Наташа Ростова, никчемная Соня Мармеладова и совсем никудышная Лиза Калитина. Но ведьма провела рядом с сыном достаточно времени, чтобы знать, как много значили для него все те начала, что произрастали из России, которую, как мужчине казалось, он потерял безвозвратно и даже не пытался ничего сделать, чтобы не потерять. И для нее, как для матери, ужасающе было слышать это «а что если бы?». Потому что любое «если» и ее сына теперь могло бы не быть. Любое «если» и его не успели бы, возможно, защитить друзья его матери. Любое «если» и они встретились бы не в Москве в девяностых, а на шестом слое. От этих мыслей чашка в руках Елизаветы дрогнула, и она отставила ее на стол, аккуратно вытирая пролитый чай с руки салфеткой.

- Нет трусости в том, чтобы желать жить, Андрей. Как нет трусости и в том, чтобы желать жить достойно, не принимая грязных правил безнравственного и кровавого режима, лишенного всего, что было тебе дорого и близко, - она качает головой, глядя прямо на сына и говоря уверенно, потому что будь Елизавета в ту пору в России, никогда бы не позволила сыну поступить иначе, никогда бы не рискнула его судьбой, - Останься ты, останься даже тысяча таких как ты, вы бы не победили, потому что этого было недостаточно. Великий князь Михаил Александрович, великая княгиня Елизавета Фёдоровна, другие алапаевские мученики… Повторить их судьбу, или слиться с новым режимом и новой Россией. Твой выбор был преисполнен куда большего мужества, Андрей. Потому что ты выбрал тяжелый крест – не избавление через смерть и не попытку лживо ассимилироваться с чуждой тебе природой вещей, а жизнь и память о той России, которая была тебе дорога. И знаешь, в этом смысле Россия, которую ты любишь, жива и по сей день. И всегда будет. Потому что твоя страна и твоя Родина это вовсе не место. Это ты сам, сохранивший ее идеалы и представления о ней и это люди, которые были тебе дороги там, даже когда эта страна перестала существовать, как географическое наименование, - Елизавета знала это не понаслышке. Слишком много стран и городов, дорогих ей, перестали существовать, как географическое наименование, но продолжали жить в ней, научившие ее многому и давшие ей совершенно особенные представления о вещах, о мире и даже о самой себе. И покуда Елизавета помнила о них, руководствовалась их представлениями и проявленными началами, они были живы и будут живы тысячи лет.

- Я горжусь тобой и твоим выбором, - спустя короткую паузу, вновь сжимая в руках чашку с чаем, говорит Елизавета, - Выбором не восторженного мальчишки, но мужчины, храбрее и мужественнее которого, я никогда и никого не знала, - она говорит тихо, но уверенности в словах от этого меньше не становится. Женщина коротко и ободряюще улыбается сыну, - Это не веселая тема, но я хочу, чтобы ты говорил о ней в любое время, когда пожелаешь. Я знаю, как важно, порой, быть услышанным, - ведьма допивает чай, сама моет кружку и согласно кивает на следующее утверждение Андрея, вновь садясь в кресло. Да, в Париже не пристало ходить в трехдневной одежде, да еще и не в платье, что и без того было не слишком характерно для Елизаветы.

- Можешь, - она тихо смеется, глядя на сына, - И мать, как ценительница прекрасного, будет очень рада такому подарку, - ведьму сложно было назвать женщиной, которая помешана на своем гардеробе. Он, конечно же, был огромен, но не потому что она часами ходила по магазинам и не мыслила жизни без этого, следила за всеми трендами моды и следовала им безукоризненно. Просто женщине ее статуса, привычек и взглядов было бы постыдным появляться на людях в одном и том же дешевом платье из магазина на углу, хотя и позволительно – весьма вероятно, что в случае Елизаветы, никто не заметил бы, явись она даже в мешке. Впрочем, это было вопросом самоуважения и любви к себе. Так что, Говард предложение Андрея доставляло вполне определенную радость, хотя, может быть, вовсе не ту, что испытывали заядлые шопоголики и модницы. Так или иначе, отказываться от предложения сына не было никаких причин и Елизавета, взявшись за руку мужчины, поднялась из кресла.

- Галерея Лафайет или Фобур Сент-Оноре? – интересуется ведьма, садясь в такси. Выбор был, конечно, много шире этих двух вариантов, но они, пожалуй, были самыми яркими и самыми характерными для Парижа. Впрочем, Елизавета более чем доверяла выбор сыну, полагая, что ему виднее. Да и это ведь была его история, а стало быть, и его маршрут.

- Нет ничего дурного в вере, сын, - она мягко касается пальцами его плеча и ободряюще, тепло улыбается, - Она, порой, не только помогает пережить тяжелые времена, но и сохраняет в нас самое лучшее, - и Андрей был явственным тому доказательством. Да, он всегда был очень строг к самому себе, но Елизавета, отлично зная его идеалы, полагала, что строг он был совершенно напрасно, потому что соответствовал тому, к чему стремился сильнее, чем сам того ожидал.

Поездка их не занимает слишком много времени и вскоре ведьма выходит из такси вслед за сыном, привычным жестом, опершись на его руку. Фобур Сент-Оноре знакома всем любителям французских домов мод, но Елизавета даже рада, что приехали они в галерею Лафайет, что располагалась в паре километров от этой улицы, на которой восемнадцатый дом стал бы теперь бельмом на глазу Андрея. Антикварный магазин «A La Vieille Russie», расположенный в нем, долгое время был культурным центром русских в иммиграции и сын вряд ли мог бы об этом забыть. Елизавета не то, чтобы была строго против посещения этого места и, конечно же, она не откажется, предложи Андрей прогуляться от галереи вниз по улице всего полтора километра, но ей не хотелось нарочно обременять его и напрасно тревожить особенно острыми воспоминаниями.

Галерея встречает своей давней традицией – огромной наряженной елкой. Елизавета на мгновение застывает на месте, а затем довольно улыбается, не скрывая приятных впечатлений. Это место ей хорошо знакомо, но не была ведьма здесь достаточно давно. Теперь же она, очевидно, наслаждается и привычными видами, и даже легкой суетой, создаваемой немалым количеством людей, снующих из стороны в сторону.

Следовало бы начать с нестареющей классики и знаменитого «маленького черного платья», зайдя в бутик «Chanel», или «Givenchy» (кто вообще мог забыть Одри Хепберн и «Завтрак у Тиффани»?), но вместо этого, Елизавета весьма уверенно тянет сына к «Isabel Marant».

- Каков формат заведения, выбранного на ужин и дресс-код? – между делом интересуется ведьма, - И какой модный дом полюбился тебе больше прочих за время жизни в Париже? Держу пари, с Женевьевой ты обошел все бутики, которые здесь существовали к тому времени? – Елизавета тихо смеется, - Так возле какого бутика ты ночевал, ее дожидаясь? «Balenciaga», или «Céline»?