Декабрь был полон на события самого различного рода, большинство из которых носили приятный, даже праздничный оттенок. Начало месяца Елизавета провела в поездке с сыном и хотя Барбара издергала ее бессчетным множеством вопросов о том, где она была и что делала, это было только между нею и Андреем. Никто больше в Ковене ни о чем спрашивать не смел, к тому же, почти сразу после возвращения ведьмы, Поместье начало готовиться к наступлению скорого Йоля, а так как это был один из важнейших праздников в Колесе Блота, приготовления занимали почти все время до зимнего солнцестояния, когда наступила Ночь Матери. Впереди были тринадцать Йольских ночей, каждая из которых имела большое значение и для Ковена, и для всего текущего года.

Дом сиял, блистал, шуршал и звенел, причем как в Сумраке, так и в реальном мире, потому что позаботились об этом сразу две ведьмы: Джорджиана и Барбара, едва не сведя Елизавету с ума своими бесконечными ссорами. Ведь пока Джи вешала повсюду гирлянды, огоньки, праздничные наклейки, мишуру и прочие атрибуты наступающего рождества, говоря, что без этого не будет никакого новогоднего настроения, Барбара располагала по углам, входам и окнам букеты трав, языческие амулеты и никак не могла обойтись без головы козла в двух больших гостиных. Это противостояние продлилось до самого Йоля. К счастью, по просьбе матери, Джорджиана все-таки смогла найти золотую середину, и умело вплела в бесконечное количество новогодних украшений элементы, важные для энергетического состояния дома, получив от матери жесткий запрет избавляться хоть от одного ритуального предмета, ненавязчиво расположенного то тут, то там.

Дни превратились в один большой бесконечный праздник. Для Елизаветы, разумеется, первичное значение имели именно йольские ночи, но она не имела ровным счетом ничего против того, чтобы в надлежащее время пригласить на ужин Андрея с Джорджианой с тем, чтобы отпраздновать более привычное для них, и важное, рождество. У ведьмы не было на этот счет никаких предубеждений, а время, проведенное с семьей, с некоторых пор казалось женщине бесценным. То ли осознание собственной смертности повлияло на нее таким образом, то ли возвращение из мира мертвых, ведьма не взялась бы судить. Но как бы там ни было, члены Ковена знали, что в рождество ведьму лучше не трогать и не рассчитывать на нее, потому что это время Елизавета намеревалась посвятить сыну и дочери, а не магии, которой она и без того отдавала все свое свободное время, даже то, что в иные дни должно было быть отдано на сон.

Ведьма сидит за чтением очередного фолианта из своей библиотеки, когда в дверь стучится Джеймс и сообщает, что приехал Андрей. Елизавета кивает, разумеется, прося пригласить сына. Кажется, она уже говорила, что Андрея можно пускать без предупреждения, но учитывая переменчивость в их отношениях за последнее время, Джеймс не торопился решать дело таким образом, предпочитая все-таки спросить, нежели становиться свидетелем очередных семейных драм. Ведьма благодарна за эту заботу, но сейчас она только рада видеть Андрея, в том числе потому что с момента их возвращения из поездки, они еще не виделись. Елизавета желала знать, что у него все хорошо.

По счастью, гостиная при спальне самой Елизаветы не стала полем боя для Барбары и Джорджианы. Ведьма сама умеренно украсила это место ветками омелы, парой ритуальных букетов с особым набором трав и позволила дочери установить единственную гирлянду, которая красиво переливалась теперь на карнизе над гардиной. Сама же ведьма предпочитала любому искусственному свету пламя огня, а потому в комнате был слабо растоплен камин и повсюду горели свечи. В сочетании с приоткрытым окном было красиво и совсем не жарко, обстановка радовала глаз Елизаветы и она была очень довольна, посчитав это место вполне подходящим для встречи с сыном.

- Здравствуй, дорогой, - она улыбается, берет сына за руки и целует его в щеку, - Я очень рада, что ты пришел. Спасибо, - взглядом проследив за подарком, оставленным на столе, благодарит ведьма, - Надеюсь, что останешься до завтра, я планировала обед завтра с тобой и твоей сестрой, - она не добавляет «и никем больше», но совершенно точно подразумевает это, четко разделяя отношения с семьей и отношения с Ковеном, даже если последний занимал в жизни Елизаветы огромную роль и ради этих людей она тоже была готова очень на многое.

- Конечно, Андрей, садись, - она указывает ему на кресло у кофейного стола, а сама выходит в коридор и дает распоряжение сначала о чае, а чуть позже – об ужине в малой гостиной. Закончив с этим, ведьма вернулась к сыну и села напротив, - Да, дорогой? Что случилось? – Елизавета совсем не волнуется, зная, что как бы там ни было и что бы ни случилось, женщина сможет помочь сыну, даже если помощь станет состоять в одном только, что следует поддержать Андрея в каком-нибудь его решении, или в какой бы то ни было сложной ситуации.

- Это все сделала Джи, - смеется Елизавета, подтверждая и кивая головой, пока прислуга весьма стремительно подает чай и удаляется, оставляя их одних, зная, что ведьма будет недовольна, если начать здесь расшаркиваться и мешать им. Разговоры с детьми женщина проводила за закрытыми дверями и это было императивное правило, потому что Ковен в свои семейные отношения Говард не привлекала ровным счетом никогда, - А еще заставила Артура с Джеймсом притащить в дом огромную елку и половина Ковена наряжала ее два дня, потому что было то не симметрично, то не подходило по цвету, то по тематике. Я потом тебе покажу, - женщина качает головой, но по ее взгляду и улыбке видно, что ничего против она не имела и в целом, поддерживала эту идею. В конечном счете, Ковен так много пережил за последние несколько лет, что им всем нужны были отдых, разрядка и хоть немного простой, не связанной с магией радости. Ее щедро дарили все новогодние праздники и даже кинопросмотры рождественских фильмов, которые устраивала дочь каждую пятницу вечер, - А еще у нас в этом году «Тайный Санта» и пряничный дом, в котором можно спрятать пару членов Ковена, не меньше, - делится Елизавета, глядя со всем вниманием на сына, - Я рада, что тебе понравилось, - она улыбается и разливает чай по чашкам, а затем отрезает по куску кекса, раскладывая по тарелкам и тут же откусывая с тем, чтобы насладиться великолепным вкусом и ароматом рождественской выпечки, - Это потрясающе, - одобрительно произносит ведьма, запив угощение чаем и вновь улыбнувшись сыну.

Ей, конечно, очень хочется знать, что же такое произошло у Андрея. Но он не выглядел взволнованным, изможденным, или несчастным, как бывало, порой, когда он приходил к матери за помощью по делам Дозора. Стало быть, это позволяло им взять короткую и приятную передышку перед любыми, даже самыми неожиданными и неприятными новостями. Да к тому же Елизавета была свято убеждена в том, что как бы там ни было, а она сможет помочь почти с чем угодно, даже если Андрей вдруг нарушил полсотни пунктов Договора и теперь скрывался от Инквизиции, или еще что-нибудь такое же неопасное, но бюрократически сложное, потому что Дозоры и Инквизиторы будут ошиваться у Поместья неделями, пока, наконец, не получат пинка под зад. Не такая уж и беда.

Слушает сына Елизавета очень внимательно, как и всегда, хотя теперь речи его путаные и непоследовательные, а от того не вполне понятные. Создавалось впечатление, что начал Андрей с середины, но торопиться и переспрашивать его, было пока что преждевременно. Говард терпеливо поспевает за скачущей мыслью сына, чуть склонив голову к плечу и давая мужчине спокойно обозначить все свои размышления и эмоции, которые, без сомнения, бурлили в Вяземском по какой-то, пока неведомой Елизавете, причине. Это ничего, хватит и того, что ведьма улавливает отдельные обрывки и хотя не может понять, о чем конкретно речь, понимает, что это вряд ли, что-то о том, что Андрею кто-то навредил, или кто-то был с ним недостаточно любезен. А значит, можно было позволить себе выслушивать расслабленно и спокойно, никуда не торопясь. Наконец, сын предлагает что-то показать. Женщина чувствует себя несколько растерянно, но не доверять ему у Елизаветы нет никаких причин, и она берет Андрея за руку, поднимаясь из кресла.

Первый слой для ведьмы почти ничем не отличается от реального мира, она ощущает себя здесь так же свободно, как и в реальности. К тому же, Поместье и впрямь выглядит почти аналогично привычному, особенно с учетом того, что большинство предметов здесь запитаны таким количеством магии, что их плотность на первом слое точно такая же, как и в реальном. Все искрит, блестит и переливается, выглядит, как волшебная страна в лучших описаниях сказочников и никакого синего мха вокруг, потому что концентрация энергии просто бешеная. Вот и прекрасно, Елизавета синий мох ненавидела, а это место очень любила. Не первый слой, разумеется, а их новый дом – вполне комфортный и привлекательный, чтобы чувствовать себя здесь спокойно и уютно.

Впрочем, Елизавета здесь вовсе не для того, чтобы разглядывать собственный же дом на предмет наполненности энергией. Ее сюда для чего-то позвал Андрей и пока он тоже разглядывает окружение, женщина успевает задаться вопросом, на который получает ответ почти в одночасье. Ответ, который выбивает воздух из легких и заставляет усомниться в том, что происходящее – не просто еще один из ее снов. Самых желанных, но все-таки снов. Говард окидывает Андрея взглядом и этого достаточно, чтобы убедиться в правдивости слов сына. На нем на самом деле нет Дозорной метки. В привычное время Елизавете не нужно в этом убеждаться, она способна различить такие вещи с первого взгляда, но сейчас она осматривает Андрея снова и снова, не веря своим глазам.

Он так долго был упрям в своей святой и глупой вере в Дозор, что Говард отчаялась и смирилась. В поездке им было хорошо вместе, они снова вернулись к теплым семейным отношениям, в разы сократили ту пропасть, что возникла между ними за годы отсутствия Елизаветы и она даже приняла, как должное, попыталась принять, как неотъемлемую часть, что сын теперь с этими людьми и, как бы она ни желала обратного, им он верит и в них нуждается больше, чем в ней. Ведьме пришлось закрыть на это глаза, сказать себе, что сын вырос и она должна принять его выбор, но это все равно было тяжело. Ожидала ли Елизавета такого исхода? Нет. При всей своей прозорливости, прощаясь с Андреем после их неожиданно длительной поездки, Говард не предполагала ничего такого. А потому, теперь эта новость вызывает в ней смесь восторга, ужаса и подлинного, неприкрытого удивления, от которого мурашки бежали по коже. Неужели правда?

Елизавете сложно сейчас совладать со своими эмоциями. Она пережила так много, что казалось, будто бы вообще ничто не способно теперь вызвать в ней настолько яркие чувства, от которых даже немного кружилось голова. Ведьма выходит из Сумрака, вновь смотрит на Андрея, а затем порывисто обнимает его и целует в щеку, ощущая, как слезы против воли начинают литься из глаз, - Спасибо.

Этого странного ощущения Елизавета не испытывала уже многие сотни лет. Она чувствовала себя так, точно с ее плеч упала целая гора, так, точно ее освободили от самых тяжелых цепей. Это всегда был выбор Андрея, его ответственность и его тяжесть, но будучи его матерью, ведьма ощущала их как свои собственные, прикрывая это раздражением, злостью, неодобрением, даже мнимой готовностью прервать связь с сыном вообще, если только он не уйдет из Дозора. Но осознала это Елизавета, кажется, только теперь, когда слезы против воли и совершенно неосознанно текли по ее бледным щекам, вызывая даже собственное изумление. Но это были слезы человека, который каждый день ожидал худшего в отношении одного из самых важных людей в своей жизни. Это были слезы человека, который испытывал искреннее и глубокое непонимание относительно причин, побудивших сына к тому, чтобы пойти в организацию, жаждущую если не ее смерти, то ее вечного заключения. Это были слезы постоянной борьбы с собой и со своими убеждениями во имя связи с собственным сыном. Она ни разу не давала им волю раньше, но не справлялась с тяжестью эмоций теперь. И Говард вовсе не было стыдно. Во всяком случае, не перед Андреем. Во всяком случае, не теперь.

Впрочем, мгновения слабости Елизавета позволяет себе совсем недолгие. Она садится обратно в кресло, взмахом руки убирает слезы с лица, беря себя в руки, готовая слышать объяснения сына, потому что ей они нужны были не меньше, чем ему. Ведь только так ведьма могла убедиться до конца, что это – не бред ее воспаленного сознания, что Андрей принял это решение и следовал ему, что он не вернется назад и весь этот Дозорный кошмар останется позади для всей семьи Елизаветы, а не только для какой-то ее части. На самом деле, для ведьмы не столь уж принципиальна причина. Она не желает, пожалуй, чтобы Андрей уходил из Дозора только по ее желанию, только из стремления сохранить родственные отношения с ней, потому что такое устремление неизменно привело бы его к возвращению в Дозорные ряды рано, или поздно. Но, в конечном счете, даже если бы сын принял это решения ради матери и для единства с нею, она была бы с этим согласна. Лишь бы он держался подальше от этой дыры, которая не только оскорбляла ведьму фактом своего существования, но и рисковала жизнью ее ребенка каждый чертов день.

Но сейчас не время говорить, а время слушать. Говард могла испытывать любые эмоции и по поводу ухода Андрея, и по поводу его нахождения в Дозоре, которое, к счастью, подошло к концу. Но сейчас она желала выслушать сына и узнать обо всем, что он думает и по поводу случившегося, и по поводу мотивов, которые побудили его к этому поступку. Потому что женщина отлично понимала, что раз Андрей принял это решение, значит, в мировоззрении его что-то перевернулось, что-то гораздо большее, чем Елизавета могла бы себе представить после их недавней поездки. Она хотела знать, что именно. Она хотела знать все об этом, ведь это был ее сын, ведь его восприятие и отношение к ситуации имело для нее большое значение.

Описываемые Андреем ощущения Елизавете не знакомы, но она чувствует все, что хочет выразить сын своими словами. Сама Говард родилась в этой среде, была с нею едина много лет и никогда не прерывала связи, даже если не посещала родную землю десятилетиями, что случалось не так, чтобы очень уж редко. Связь женщины с ее корнями от того была нерушима, что даже в самые темные свои дни она помнила, кто она такая и кто сделал ее таковой. Андрей был лишен такой возможности. Тогда ведьма полагала, что насыщенность событий и его любовь к России не требует никаких дополнений ни в части осознания своего родового древа, ни в части связи с какими-то другими корнями, помимо тех корней, которые были взращены в нем Павлом Петровичем. Она понимала, что связь, которая есть в ней, сохранится и в ее сыне тоже. Но думала ли она, что та распустится в нем буйным цветом? Думала ли она, что курганы позовут и его однажды? Лишь в ту ночь, когда сын умирал и на помощь ему пришли те, кого он даже и не знал. Но лишь единожды. И Елизавета давно забыла об обещании рассказать все сыну, когда он придет в себя.

А теперь? А теперь ощущение этого родства, единства и кровной связи вытаскивало Андрея из самых цепких и опасных лап. Из лап его несуществующего перед этими людьми долга, из лап Дозора, который был чужд Елизавете, но вместе с тем и всем, кто когда-либо чувствовал себя свободным и знал себя без власти этих организаций, без их ошейников и слишком коротких поводков. Это было удивительно. Но вместе с тем, это было так естественно и нормально, что ведьма не находила причин испытывать недоумение, или непонимание. Ведь она все прекрасно понимала. Она чувствовала это многим раньше, чем успел ощутить Андрей.

- Наверное мне, - она неуверенно улыбается, сев в кресле так, что уперлась плечом и щекой к спинке, глядя прямиком на сына, - Придется очень многое тебе рассказать. И объяснить, пожалуй, тоже. Потому что есть очень много вещей, которые я не рассказывала тебе по самым разным причинам, но прежде всего, потому что есть взгляды и знания, есть события и явления, жить с которыми в современном мире, в мире, который ты выбирал для себя до сих пор… - она, конечно же, говорила о Дозоре и жизни Дозорного, где все знания и восприятие ограничивались примитивными суждениями и столь же примитивными умениями, -…довольно непросто. Восприятие большинства магов уже давно ограничено представлениями сугубо практическими, им нет дела до того, что лежит за чертой Сумрака, ведь им представляется, что там ничего не лежит. Ты своими глазами видел доказательство обратного. Доказательство того, что мир намного шире и объемнее, чем тебе старались показать все это время, - и сама Елизавета тоже, считая, что большее одно лишь доставит Андрею тревоги и сделает его совсем не сильнее. Она ведь сама несла на себе это бремя долгие годы, разделяя его с немногими. Прежде всего – с другими ведьмами, чей уровень и чье сознание позволяло смотреть шире остальных. Было ли это легко? Это было почти невыносимо.

- Но, с чего мне следует начать? Что мне надлежит тебе рассказать прежде остального? Вряд ли это удастся поведать за один час, или даже один день, но я расскажу тебе большую часть того, что знаю сама, со временем. Большую часть того, что ты захочешь знать, сын.

Елизавета испытывала странное, незнакомое, необычное чувство, разговаривая с сыном теперь. Она ощущала себя так, точно этот диалог был вне времени и пространства, точно время вообще не имело для него никакого значения, точно они имели целую вечность для того, чтобы говорить, обсуждать, вспоминать и делиться своими воспоминаниями друг с другом. Раньше, даже если Андрей говорил, что ему никуда не нужно в ближайшее время, и они могут провести его,  как захотят, Елизавета чувствовала, что на самом деле это неправда. Ведь она была в безопасности, у нее была целая вечность впереди, и существовало не слишком большое количество сил, которые могли помешать ей в этой вечности. С Андреем все было иначе. Его жизни все время что-то угрожало только лишь потому что он работал в Дозоре и мог больше не увидеться с матерью, стоило ему выйти за порог ее дома. Теперь этого не было. Теперь ему ничто не угрожало. Теперь она сама всему его научит, если только Андрей ей позволит, и ему с его возможностями ничто никогда больше и не будет угрожать. И у них впереди и впрямь будет целая вечность.

Вопросы Андрея вполне ожидаемы. Окажись Елизавета на его месте, она бы тоже хотела узнать о природе вещей, которые успели произойти, но от этого не стали яснее, или проще для сознания, испещренное ложными истинами Дозора. Говард слушает сына внимательно, отмечая моменты, которые она могла бы осветить прямо сейчас и моменты, которые ей надлежит отложить на потом, потому что воспринять их без целостной картины фактически невозможно. Это только запутает Андрея еще больше, лишит его возможности понять суть происходящего, а он, кажется, и без того уже был запутан достаточно стараниями всех тех, кто окружал и учил его в Дозоре. Хотя, учил ли? Елизавета сомневалась, что эти люди способны дать ему информации больше, чем когда-то давала Говард, будучи еще княгиней в первую жизнь сына.

- Как я уже говорила, Сумрак – не единственная форма существования энергии, не единственный ее источник, а значит, и не единственная форма небытия, - Елизавета задумывается, глядя на Андрея, а потому выдерживает недолгую паузу, - В некотором смысле, Сумрак – лишь форма добровольно признаваемого Иными ограничения, потому что они не знают никакой другой формы и их учат черпать энергию именно оттуда и туда же уходить. Но если ты хоть на секунду увидишь мир за пределами Сумрака, ты поймешь, насколько он огромен и сколького тебя лишило это ограничение, - Елизавета клянется себе в том, что он поймет. На это уйдет время и, возможно, сыну вообще придется сломать свое восприятие окружающей его действительности, но он поймет.

- Люди, которых ты видел той ночью это люди из духовного и энергетического мира за пределами Сумрака и всех его слоев. Они звали тебя с собой, потому что ты умирал, - Елизавета с трудом удерживает себя от того, чтобы вздрогнуть, потому что тогда эта мысль ужасала ее так же сильно, как и теперь, пусть все давно закончилось и прошло, - И если бы ты ушел вслед за ними, ты бы оказался недосягаем для Сумрака, но вместе с тем, оказался бы недосягаем и для меня. Я умею ревоплощать ушедших Иных с шестого слоя, потому что это как сетка для рыб – они уже умерли, но еще не ушли. Место, куда тебя звали, это место, где люди, или Иные обретают покой навсегда, сливаются с источником всего сущего, со своей первопричиной, началом и концом всего. И какой бы силой я ни обладала, ее недостаточно, чтобы вырвать обретшего покой и заставить его вновь воплотиться в физическую форму, - впрочем, Елизавета встречала истории и легенды о тех, кто умел, но она до сих пор не достигла такого уровня сознания, чтобы понять, как это возможно и не обрела такую мощь, чтобы повторить.

- В Тистеде, место, которое ты видел это… - она подбирает наиболее приемлемое слово, - Прямой источник, разлом, если угодно. Но он – не случайность. Его создавали местные жрецы веками, если не тысячелетиями. Таких случайностей вообще не бывает. И то, что ты ощущал связь с ними – не случайно также. Вас объединяет единая кровь. Со всеми этими курганами, со всеми этими людьми, с памятью о них. Когда ты пожертвовал своей кровью на кургане, ты лишь подтвердил эту связь. Как же это… - она улыбается, вспоминая умное определение из какого-то полунаучного журнала, который читала периодически, чтобы быть в курсе прорывов в мире смертных, - Ах, да. Обновил генетическую память, - звучит отчего-то забавно, и Елизавета смеется, а затем садится в кресле уже прямо и отпивает чай из своей чашки, вновь откусывая кусочек кекса. Ей так многое предстоит рассказать сыну, так много изменить его восприятии, так много открыть о самой себе, что сейчас она даже рада, что теперь они говорят о другом.

Все время пока сын был частью Дозора, Елизавета сердилась. На себя, на него, на то, что не смогла удержать сына от Дозоров и объясняла недостаточно ясно, почему от них стоит держаться подальше. Вместе с тем, ведьма осознавала и причины, которые толкнули сына в объятия этих организаций и это, отчасти, помогало ей сдерживать гнев с тем, чтобы не обрушить его ни на тех, кто когда-то решили, что могут принять мужчину в свои ряды, зная, кто его мать, ни помилуйте Боги, на самого сына. Но теперь Елизавете не нужны были компромиссы и попытки объяснить себе, почему Андрей предпочел ей Дозоры. Он ушел из этой проклятой организации, оставил ее позади и больше не вернется. Ведьма верила, что не вернется. Это не оставляло места гневу, обиде, или напрасным обвинениям. Безразлично, что было в прошлом. Безразлично, как много самой Елизавете пришлось выдержать, взаимодействуя с этими организациями. Андрей больше не имел к ним никакого отношения. И, признаться, с точки зрения его матери, вообще никогда не имел.

- Тебе не за что просить у меня прощения, - она улыбается, сжимая его ладони, - Твое решение сегодня сделало меня счастливее всех матерей на свете. Пусть эта глава твоей книги навсегда окажется закрытой, и не будем больше ее вспоминать, - тихо говорит ведьма, в действительности, больше всего на свете желая этого очень давно. Ее сын не должен был быть Дозорным. Теперь он им не был. Не существовало никакой нужды об этом вспоминать.

- Я с радостью буду учить тебя, - согласно кивает Елизавета, более не видя к тому никаких препятствий, зато видя огромную нужду, - И я с радостью расскажу тебе все то, что знаю и помню сама. Хотя на это, наверное, уйдет не один месяц, а скорее всего, даже не один год, - потому что передать сыну всю полноту своих знаний ведьма не смогла бы за короткие сроки, как бы ни старалась. Впрочем, нуждался ли он действительно во всей их полноте?

- Думаю, что прежде всего прочего, тебе надлежит узнать о понимании магии, такой, какой видела ее я, когда родилась, - задумчиво начинает ведьма, подливая чая себе и сыну, - В месте, которое теперь известно тебе, как Тистед, да и в сотне других мест по всей земле в ту пору магия была таким же обыденным делом, как ходить, или дышать. Магию не отделяли от смертных, на магию не накладывали табу и ведающие женщины, мужчины, жрецы, ведьмы, те, кого теперь называют Иными, жили бок о бок со смертными и это никого не удивляло. Существовали даже определенные закономерности рождения одаренных детей, теперь, кажется, совсем уже утраченные, или ложные. Например, в моем краю, отец, в чьей семье было рождено девять дочерей, считался благословленным Богами. Девятая дочь всегда рождалась с магическими способностями и должна была посвятить свою жизнь служению Богам. Так родилась я. Девятая дочь своего отца и своей матери. А потому, судьба моя была предопределена с момента моего рождения.

Елизавета знает, что это сложно понять, еще сложнее – принять, а после – научиться. Когда-то, выйдя из храма Всеотца в Тистеде и отправившись в путешествие по миру, ведьма и помыслить не могла, что существует какая-то иная форма существования энергии, кроме той, что дают им предки. Она ничего не знала о Сумраке, о его будущем, о каком-то балансе и каких-то ограничениях. Она знала об Одине, о том, что вопреки словам жрецов, даже если она уйдет, он никогда ее не оставит, она знала, что он не лишит ее магических способностей, знала, что их единство состоит не в магии вообще. Так оно и было. Магия и Вера оставались в Елизаветы разделенными. Она помнила, как творить волшебство, источник которого был древнее всего, что она когда-либо видела, но Один и другие Боги были с нею совсем не поэтому. А потому что она верила в них безоговорочно, всецело и всегда.

Но ее путь лежал на восток. И на востоке она узнала об источниках магической энергии, которые не были ей знакомы. Сумрак стал одним из них. И она разделила его на столетия вперед. А еще Земля, природа, выраженная в физическом начале всего живого. Когда она познавала эти простые истины в прошлом, это тоже не желало укладываться у нее в голове. И на это ушло очень-очень много времени. А теперь? Теперь Сумрак был исхожен ею от одного угла до другого. И одно то, что Елизавета знала, что эти углы есть, уже делало ее многим осведомленнее среднего большинства.

- Да, - однозначно и уверенно отвечает Елизавета, глядя на Андрея, - Для таких как мы, еще более сложно достижимо. Но не потому что эти источники энергии находятся дальше, или они лежат в поле, которого априори невозможно достигнуть… - она протягивает руку к сыну и легонько стучит его по виску, - Вот поэтому. Ограничения лежат вот здесь. Это ограничения восприятия, наложенные недостатком знания и страхом перед неизведанным. Поэтому поначалу это так сложно понять и принять. И знаешь, - она улыбается, поднимается на ноги и берет сына за руки, - Давай разрушим хотя бы это глупое ограничение со слоями Сумрака. В них нет ничего удивительного и уникального. Ничего, о чем стоило бы думать, как о непостижимой величине. Особенно тебе, Андрей, - Елизавета была убеждена в том, что для ее сына ничего невозможного нет. Что его потенциал огромен. Что когда-нибудь он сможет превзойти мать в ряде начал, которые были ему более близки. Да, вряд ли на ведьмовском поприще. Но это и логично. Андрей ведьмаком никогда и не был.

- Считай это первым нашим уроком. Назовем его… - она ведет плечом, а затем усмехается, - Знакомством с Сумраком, - улыбка вскоре исчезает с лица ведьмы и она сжимает пальцы сына сильнее, - Я выдерну тебя на все слои, вплоть до шестого поочередно. Но так как ты сам не способен на них пребывать и проходить границы между слоями самостоятельно, все это сделает моя энергия за нас обоих. А потому, чрезвычайно важно не прерывать физического контакта, - третий уровень Андрея обещал им, что он умрет на третьем слое минуты через три, если не меньше. О прочих слоях и говорить было нечего, так что, некоторое время сын просуществует на энергии матери. Ничего криминального в этом Елизавета не видела. В конечном счете, в свое привычное наставничество она вкладывала энергии куда больше.

- Готов? – ведьма знает, что это как прыгнуть в воду с тридцатиметровой вышки, а потому, не дает сыну толком собраться и ответить. Она выдергивает его на первый слой, и в этом нет ничего необычного. Задерживаться здесь едва ли имеет какой-то смысл. Елизавета тотчас же преодолевает сопротивление, оказываясь с сыном на втором, не зная точно, бывал ли он здесь уже, а потому, спокойно давая ему осмотреться. Второй слой для Говард был почти не ощутим, даже движения не замедлялись. Она лишь крепче сжимает руку сына, свободно делясь с ним энергией, благо, что в Сумраке нет разницы между отсутствием тьмы и отсутствием света, что позволяло Елизавете поддерживать Андрея в должном состоянии без учета разницы в их «окраске». Проход на третий дается почти так же легко. Говард чувствует легкую энергетическую утечку, но в целом, сохраняет стабильность всецело.

- Какое уродство, право слово, - заявляет ведьма сыну, свободно давая ему осмотреться и запомнить, как выглядит слой, слегка искаженный магией поместья, которая отражалась и здесь тоже, делая третий чуть симпатичнее того, как он выглядит в действительности, - Дальше будет чуть веселее, - обещает женщина и прикладывает усилия к преодолению порога к четвертому слою. Энергия начинает покидать ведьму заметно быстрее и она понимает, что дальше у них будет уже не так много времени. Тем не менее, Андрея она не торопит, испытывая дискомфорт, разве что, от ужасного жара в этой пустыне, в которой, по иронии, никакого солнца.

- Пятый, - Елизавете приходится напрячься, преодолевая ограничения между слоями и протаскивая за собой Андрея. Ощущение, что они запутались в стрейч-пленке вскоре покидает и Говард безошибочно узнает пятый слой. Ветра, уносящего жизненные силы здесь нет, но энергия все равно в бешенном темпе покидает Елизавету и она берет сына за вторую руку, убеждаясь, что он в порядке. Всего минута на осмотр, ведьма глубоко вздыхает, но с первого раза преодолеть сопротивление между пятым и шестым не удается. И со второго тоже.

- Просто представь, что шестой слой это такой же пятый, только чуть более натуральный, похожий на реальность, - говорит она сыну спокойно, в целом, полагая, что увидеть шестой для него не столь принципиально. Слишком много дурных ассоциаций у самой Елизаветы. И все-таки она пробует еще раз, прежде чем ей удается значительными усилиями вытащить их обоих на шестой, где бесплотные духи Иных окружают их обоих тотчас же.

- Малоприятное место, - пожимает плечами ведьма, но все равно дает Андрею осмотреться, - Не можем задерживаться надолго, сил на возвращение может не хватить, - Объясняет Елизавета сыну, но все-таки дает ему еще несколько мгновений, прежде, чем снова опуститься на пятый, переждать ощущение раздвоения тела и вынырнуть на четвертый. Энергия снова начинает улетать вместе с ветром, но задерживаться нельзя. Третий. Кружится голова, раздражающий пейзаж неприятно давит на чувство прекрасного. Елизавета делает глубокий вдох и сосредотачивается. Второй. Бояться почти нечего, второй слой был доступен Андрею и самостоятельно, ведьма могла бы даже его отпустить, но не делает этого. Наконец, первый. Еще несколько коротких мгновений и они снова стоят посреди гостиной в Поместье, как и было прежде. Кажется, что ничего вообще не изменилось, только ведьма ощущает сильный единоразовый отток Силы и это ощущение неприятно, но должно вскоре пройти, потому как достигнуть уровня опустошения, какое было после возвращения с шестого слоя, все равно невозможно.

Елизавета утирает кровь из носа, присаживается за стол и охотно возвращается к чаепитию и кексу. Есть хотелось почти невыносимо и так каждый раз после четвертого слоя, будь он не ладен. Женщина запивает выпечку чаем, вспоминая вопросы, которые сын задал до этого и отмечая, что она все-таки не ошиблась в нем и мужчиной он был весьма толковым, вполне способным к тому, чтобы улавливать суть.

- На момент, когда это происходило, я полагала, что да, могли. Это не было связано с тобой. Это было связано со мной. С моим уходом из Тистеда, с тем, что я отказалась служить Всеотцу и бросила свое жречество через полвека, когда решила, что Олаф умер, будучи принесенным в жертву Одину, - она откусывает еще кусочек и снова запивает его чаем, качая головой и тем самым, давая понять, что ошиблась, - Но на самом деле, в своей убежденности в том, что они покинули меня так же, как я покинула их, я не учла одного простейшего правила, которое было известно мне, как ведьме, уже много сотен лет. Кровь – не вода. От нее не уйдешь и не убежишь. И она напомнит тебе о себе, когда ты ожидаешь этого меньше всего. В ту ночь… - она вздыхает, потому что не любит вспоминать те страшные часы, когда могла потерять своего сына, - В ту ночь я впервые поняла, как ошибалась, когда не познакомила тебя с этой частью твоей семьи. Поняла, как многое потеряла и чуть не заставила потерять тебя, не познакомив с ними. Но теперь я рада тому, что эта оплошность исправлена, - Елизавета улыбается Андрею и наливает чай, теперь уже ему.

- Да, раньше этих мест было больше, - согласно кивает женщина. Со временем и при отсутствии Иных, которые знали о существовании этих мест, их не то, чтобы стало меньше, но многие из них просто оказались спящими, или оскверненными. Как источник не бьет из не раскопанной земли, так и здесь тоже. Это не значит, что такие источники не пригодны и невозможны к использованию, но… - она тянет это, проводя пальцами в воздухе, - Метафорически выражаясь, не существует инструментов, которые могли бы помочь снова докопаться до воды. В данном случае, инструменты – не лопаты и трубы. А знания, конечно же. Увы, многие из них канули в небытие силами Иных, служащих Сумраку и даже простых смертных, - одна погибель Александрийской библиотеки, чего стоила и до сих пор отдавалась болью в груди ведьмы.

- Ты молодец, - помолчав какое-то время, уверенно озвучила ведьма и посмотрела на сына, - Зришь в корень и улавливаешь самую суть. Но на самом деле, я не могу однозначно ответить тебе на твой вопрос, - она вздыхает, ставя чашку обратно на блюдце, - Моя девятая дочь не была рождена на свет. Я потеряла этого ребенка, - она помнила ту надежду, что испытывала, нося под сердцем возможную Иную и горькое разочарование, когда эта беременность прервалась. Теперь от тех эмоций остались только отголоски и Елизавета говорила почти спокойно, - И тогда я решила, что в том состоит гнев предков и Богов, которых я оставила, когда ушла из Тистеда. Поэтому моей дочери не суждено было родиться Иной и вообще родиться. Видишь ли, считалось, что жрец, который покинул свою службу, лишен благодати Всеотца. Иными словами, согласно тем верованиям, связь с первичным источником, которым выступал не Сумрак, прерывалась. И долгие годы я считала, что так оно и есть. Я возвращалась в Тистед, у меня была магия, но она была совершенно иной, ведь я была уже ведьмой, совершенно чужой и чуждой местной традиции. Поэтому… Потеряла ли я дочь, будучи оставленной своими Богами? Или это просто стечение обстоятельств? Родилась бы она Иной, или нет? Я не знаю точно, Андрей, - Елизавета пожимает плечами, улыбаясь с налетом грусти, - Но ты точно сможешь узнать об этой закономерности, если когда-нибудь решишься завести девять дочерей сам, - женщина тихо смеется и подмигивает сыну, а затем поднимается из-за стола, - Давай совершим налет на кухню? После нашего путешествия хочется есть так, словно я ничего не ела неделю.

Теперь Елизавете кажется, что они начали чуть ли не с середины, а начинать нужно было сначала и рассказать Андрею о том, что было ему привычнее. Она ведь сама обучила его магии, завязанной именно на Сумраке, понимая, что в этом мире ему будет так в разы проще, чем разбираться с обособленными и непризнанными многими источниками. Но, что сделано, то сделано. Даже если теперь в голове сына возникнут непоследовательные обрывки, рано или поздно, но они наполнятся нужными знаниями, создав ему цельную картину. Когда-то Елизавета тоже имела весьма посредственные представления о том, о чем говорила. Она и теперь не владела информацией полностью, но от того лишь испытывала большую страсть к познанию и страсть эта множилась год от года, приближая ведьму к величинам, которые другие вообще не готовы были рассматривать и признавать.

- В Тистеде традиция никогда не прерывалась. Не существовало ни дня, когда кто-нибудь не сторожил бы священный огонь, а курганы не охраняли жрецы. Кто-то всегда передавал эти знания, воспитывал новые поколения. Иронично, но часто эти самые знания вообще передавали смертные, отлично осведомленные о жрецах и их деятельности. Там, где традиция когда-то прервалась, в дело вступает пропаганда и ложь, искажая основную суть систем, к которым принадлежали источники. Попробуй найди теперь доподлинно известные и правдивые сведения, скажем, о славянской языческой традиции. Даже пантеон восстановить наверняка и безупречно не удалось, не говоря уже о магических текстах и жреческих практиках, - задумчиво рассказывает Елизавета, пока они идут на кухню, по дороге встретив лишь пару человек, учтиво поздоровавшихся, но не решившихся приставать к ведьме с дурацкими вопросами.

Кухня в тишине и полумраке, только одинокие круглые лампы, подсвечивающие столешницу, горят тусклым светом. Елизавета хлопком включает освещение и открывает холодильник, не уверенная, что вообще когда-то здесь была, больше привычная к тому, что их повар орет, как бешеный, стоит начать кусочничать, или есть вчерашнюю еду, когда он уже наготовил нового. Справедливости ради, здесь жило такое количество людей, что еда оставалась редко и им повезло теперь обнаружить несколько порций разного прямиком в холодильнике, потому что вынужденная ехать в ресторан, Елизавета бы этому явно не обрадовалась.

- Вина? – предлагает мужчине ведьма, доставая с полки пару бокалов и выбирая в мини-баре, что-нибудь полегче. Любителем выпить Елизавета не была, убежденная в том, что ведьмам это противопоказано – уж больно теряется концентрация – но сегодня было можно. Отметить уход сына из Дозора бокалом отменного легкого белого прямиком из Франции. К тому же, концентрация Елизавете сегодня более не понадобится, ведь теоретическую базу она могла объяснять даже во сне, не говоря уже о том, чтобы объяснять ее после бокала-другого вина.

- Возвращаясь к разговору – нет. Я не считаю, что восстановление связей с исходными источниками, если они когда-то были утеряны, невозможно. Более того, мне известно, что есть люди и Иные, которые над этим работают, - она расставляет приборы по столу, ожидая, пока подогреется еда, - Именно так. Иные и люди. Потому что такая информация всегда тесно связана с историческим а археологическим аспектом и без них попытки найти корни тех или иных систем и верований практически невозможно, - ведьма ставит блюда на стол и садится, пододвигая стул с тем, чтобы совсем скоро приступить к трапезе, - Впрочем, в мировой истории существовали попытки свести все системы к одной, объяснив различные источники энергии и способы обращения с ними универсальными принципами. Герметизм – одна из таких попыток. Сравнительно удачная. Но с моей точки зрения, любая из них обречена на провал по причине того, что для разных миров, существующих по совершенно разным принципам, не может существовать универсальных единых правил. Ведь они даже подчиняются физическим законам, отличным друг от друга, - это был уже разговор на грани философии, но почему бы и нет? В конечном счете, Андрей еще научится делать предположения о магии и ее первопричинах, проверять их и опровергать. Это будет неизменной частью его обучения.

- Сумрак, это кольцо, сын, - она проводит ножом в воздухе, - Уроборос. Змея, кусающая свой хвост. Вечный символ, - женщина отпивает немного вина из бокала, ловко орудуя ножом в воздухе, изображая кольцо, - Сумрак питается энергией, которую производят люди и распределяет ее между Иными. Люди существуют только в реальном мире. Реальный мир – седьмой слой. Или нулевой, если угодно, - женщина пожимает плечами, - Так как шестой слой наиболее близок к реальному миру, вполне логично, что он больше всего похож на него. Первый ведь тоже похож. Но преодолеть завесу между шестым и седьмым, пройдя насквозь, считается невозможным. Или как это писали в одном немецком учебнике в Дневном Дозоре? Это могут сделать только «нулевые» маги. В действительности, готова руку дать на отсечение, что это дело не силы, а техники. Но я никогда не увлекалась этим вопросом и не пыталась эту технику постичь. Мне куда как интереснее седьмой слой, - она хмыкает, выражая свою неприязнь к этому вопросу, - Потому что только он на самом деле реален, и только он содержит пересечения с другими мирами и другие источники энергии. Как же это? – она щурится, вновь вспоминая, как это любят называть в умных научных журналах, - Ах, да. Концепция мультивселенной, - Елизавета даже смеется, но затем вполне серьезно добавляет, - Имеет раннюю базу в виде теории струн. Как иронично, что простая человеческая физика ушла несколько дальше, чем примитивные представления, коими Иных потчуют уже веками, не так ли?

Любопытство сына кажется Елизавете нормальным и вполне естественным. Она, конечно же, не знает, постиг ли он что-то значимое без нее, но верит в то, что даже если нет, то это дело времени. А как Андрей уже успел верно обозначить, времени у них теперь было полно, целая вечность. И Говард знала, что вечности ей достанет в полной мере, чтобы ответить на большинство вопросов сына, даже если они касались таких тем, которые за один день не расскажешь. Учение герметизма было одной из таких тем, потому что ставя целью изучение самой сути Вселенной, они изучали и все, что было вокруг. Глубина этого учения была безгранична. Но неизменно осквернена тем, что им занимались и смертные тоже. Вообрази, что снится слепому. Их видение мира было ограниченно. И они ограничивали им и знания, которые собирали герметисты. Увы, это было неизменным, непоколебимым и вечным. Ограниченные старались ограничить все вокруг. Но это вовсе не значило, что идеи герметистов были пусты. Нет. Елизавета склоняла голову перед этим учением. А Боги свидетели, она перед крайне малым количеством вещей склоняла свою голову.

- Нет. Хранится у Мазерса по сей день, - без тени удивления, или сомнений, спокойно ответила Елизавета о том, что сама знала. Мазерс был умным, ушлым мерзавцем, отношения у них не сложились, но о некоторых его вещах Говард все равно знала, равно как и о некоторых его умениях. Встретиться с ним снова Елизавета бы ни за что не хотела. Не в последнюю очередь, потому что ведьм он презирал и хотя считал Говард лучшей из них, в его глазах быть лучшей среди худших, не так, чтобы очень сложно, - «Асклепий», «Поймандр» и «Герметический корпус» в целом, тоже где-то у его сторонников. Зато «Пикатрикс» у меня в библиотеке, - без задней мысли рассказывает Елизавета между едой, - Но ты только никому об этом не рассказывай. А то будет еще одна война, - женщина усмехается, про себя отмечая, что за две тысячи лет она знала сотню Иных ее возраста и примерно столько же – старше. Большинство из них утратили волю не то, чтобы к изучению чего-либо, они и жить-то продолжать хотели не очень. Потери, смена времен, лиц, имен – все это могло вымотать и выматывало, кого угодно. И выматывало, так или иначе. Какие тайны? Какое постижение Вселенной? Они желали жить так, чтобы их никто не трогал. Вдалеке ото всех, наедине с самими собой. Вечность. И то только потому что знали, что на шестом слое еще паршивее. Но были и как Елизавета. Мазерс был одним из таких. Он желал смотреть вглубь тайн Вселенной, шел путем своего учителя и ревностно оберегал его наследие. Вне всякого сомнения, он пожелал бы забрать «Пикатрикс» себе, если бы знал, что он не сгорел в пожаре, которого не существовало, но о котором когда-то говорил весь Лондон. И Елизавета, прекрасно зная свою силу, была рада тому, что ей не придется мериться ею с Мазерсом. Потому что преимущество могло оказаться отнюдь не на ее стороне.

- С формальной точки зрения, Андрей, к сожалению, любой Иной, попавший под влияние Сумрака, вечен, - Елизавета вздыхает и отпивает из своего бокала, - Видишь ли, в чем дело? Сумрак – кольцо, замкнутая система, но он существует в системе куда более огромной. Разные учения называют ее по-разному. Мне более предпочтительно название «Абсолют». Так вот Абсолют – единственное беспредельное и совершенное пространство, - тянет ведьма, а затем осекается, - Нет. Пространство и время – неприменимые к нему определения. В нем нет ни пространства, ни времени, потому что Абсолют существует в беспредельности, он и есть сама беспредельность, а беспредельность не охватывается методами ограничения.

- В общем, суть в том, что и люди, и Иные есть частица Всего. Иными словами – Абсолюта. Все вместе мы составляем его целиком. И Сумрак – лишь одна из его частей, претендующая на Все. Сущность, возомнившая себя демиургом, - Елизавета улыбается и по ее улыбке совершенно точно видно, что она об этом думает, - Попавшие в кольцо Сумрака Иные, будут существовать на одном из его слоев вечно, не имея уникальной возможности, которая есть у смертных – умереть, слиться с Абсолютом, а затем снова прийти в один из миров и жить новую жизнь. Да, это реинкарнация, - подтверждает Елизавета, полагая, что именно об этом теперь и подумал сын, - Восточные учения во всей их красе.

- Любой из Иных будет существовать вечность. На седьмом слое, или на шестом. Какая,  в сущности, разница? Лишь в одном, - женщина выдерживает паузу, полагая, что для Андрея и без того может быть слишком много информации, - На седьмом слое у Иного есть достаточно энергии, чтобы поддерживать плотность своего физического тела в полной мере. На шестом – нет. Потому что условная смерть обнуляет заряд. Именно поэтому ты видел людей на шестом слое бесплотными духами. У них нет энергии. И им неоткуда ее получить. Вместе с тем, уйти к Абсолюту они не могут тоже. Кому нужна такая вечность? – вопрошает ведьма, а затем закрывает глаза, силясь совладать с собственными ощущениями. Уж она-то знает, что такое пребывать на шестом слое без надежды когда-нибудь оттуда выбраться.

- Но существует легенда, которая, скорее всего, никакая не легенда, а вполне реальный факт, от того до сих пор не проработанный и не известный всем, что в мире Иных ему не придают большого значения. Особенно Дозоры, коим подчинена большая часть иерархии и исследований в магической сфере. Легенда гласит, что существует артефакт, созданный Мерлином, который позволяет разорвать ограничения шестого слоя и отправить всех Иных с него на свободу. Я бы хотела знать об этом больше. И подержать этот артефакт в руках, - Елизавета задумчиво улыбается Андрею, - Пожалуй, преодоление ограничений Сумрака без особых усилий – цель моих исследований на ближайшие годы, - озвучивает ведьма, полагая, и уже давно, что, вообще-то, ей никогда не хватит на это собственных сил, но что важнее – методов. Иронично, что она так многое могла, как ведьма, но вместе с тем, именно поэтому же многое и не могла. Но кто знает, может быть, когда-то этого достигнет Андрей, не ограниченный сказками о Сумраке, как единственном месте на земле, в котором возможна жизнь.

- М-м-м-м, - Елизавета было подбирает слова, чтобы описать Андрею то, что она видела, как посвященная жрица Всеотца, но затем вдруг вспоминает, - У вас не так давно потерялись два пророка. Их никак не могли отыскать. Дозоры обратились к Ковену и мы нашли место, где они находились. Это и был другой мир. Один из миллиардов. Мир из скандинавской мифологии. Им не повезло и повезло одновременно. Они оказались не в самом простом и дружелюбном, но зато не в Хельхейме. Оттуда никто не возвращается.

Елизавета не знала точно, стоит ли ей рассказывать сыну все так, как видела она. Ведьма была из тех, кто полагал, будто бы есть истины, до которых следует доходить самому вовсе не потому что ей было жалко знаний и вовсе не потому что Говард жалела время, которое затратила на их получение, в конечном счете, для сына ей вообще не было жалко ничего. Эти истины должны быть познаваемы самостоятельно, потому что так они лучше укладывались в голове, а еще, потому что их восприятие очень сильно зависело от сознания того, кто стремился их воспринять. Рассказывать о подобном, значило навязывать свое видение, а Елизавета не хотела ничего навязывать Андрею. В конечном счете, он был весьма умным молодым человеком, способным сделать самостоятельные выводы. Так что, пока ведьма размышляет об этом, она снимает со среднего пальца левой руки ничем не примечательное серебряное кольцо с мелкой, едва читаемой надписью на иврите и кладет его перед сыном.

- Закрытая секция библиотеки находится между шестым и седьмым шкафом в дальнем зале обычной. Просто пройдешь между ними и окажешься в ней, если наденешь кольцо. Восьмая комната, первый шкаф справа, - женщина не уверена в том, что сын запомнит, но если нет, то проведет его сама. Книг в Ковене было предостаточно, желание ознакомиться хоть с отдельными, хоть со всеми сразу Елизавета находила похвальным и никогда не мешала. Ни одному из своих учеников, а тем более – Андрею. Да и «Пикатрикс» она находила весьма занимательным, из него можно было почерпнуть много значимой информации. Если знать, чем черпать и что именно, - В закрытой секции есть все для чтения, но книгу вынести не пытайся, убьет на месте, - предупреждает Говард на всякий случай, потому что прецеденты были и это довольно неприятно – сметать в совок того, кто невнимательно слушает инструкции, которые в Ковене и Поместье Ковена всем вбивали в голову ржавыми гвоздями. Иные считали это просто шуткой, но шуткой в этом доме ничего не было. Если бы Елизавета не охраняла свои книги так, как она их охраняла, их бы давно у нее уже не было. Немало было умников, желавших наложить руку на редкие издания и бесценные знания.

- Война за знания и за их источники, Андрей, на моей памяти всегда была самой ожесточенной. И это та война, которая никогда не прекращается и никогда не прекратится, что ни делай. Потому что сильные мира сего давно поняли, что сила их лежит в плоскости исключительно знаний, крупицы которых, приходится искать десятилетиями по всему миру. Так что, да. Если кто-то узнает, что «Пикатрикс» у меня, это может… Создать нам некоторые сложности, - она задумчиво ковыряется в салате, намеренно не говоря ничего о том, что защиту Поместья дорабатывают каждый день. Что бы ни было, а повторения Москвы здесь никто не хочет. Все, кто выжили, проводили работу над ошибками каждый день. И делали выводы. Второго раза таких огромных потерь они понесут. А Елизавета сделает многое, чтобы никакого второго раза вообще не было.

- Да, - наконец, заключает она, прямо посмотрев на сына, - С моей точки зрения, Сумрак это никакое не пространство. Это сущность с претензией на что-то большее. Причем сущность вполне разумная и, где-то даже последовательная, хотя и не всегда. «Двуединый», как его любят называть и «Тигр», - она усмехается, явственно давая понять, все, что думает по этому поводу, - Лучшее доказательство тому, что Сумрак это не бесформенное нечто. Это организм, у него есть разум, возможно, даже есть чувства. И по какой-то причине мы время от времени оказываемся внутри него. А люди существуют внутри него, кажется, перманентно, - но как эта тварь набралась такой мощи, Елизавета не знала. Допускала, что может и ошибаться. Но знала точно, что Сумрак – не то, что не предел, даже не его начало. Да и как вообще могла ведьма, грезящая о беспредельности, воспринимать какие-то там пределы?

- В наработке опыта и прохождении разнонаправленных уроков различными путями. Второе, разумеется, питает первое. И это только… Ошибочное представление, которое утверждает, будто бы ты совсем ничего не помнишь из своих предыдущих воплощений. Ты когда-нибудь ловил себя на мысли о том, что есть информация, которой ты владеешь просто по факту, не помня точно, откуда? – женщина на мгновение задумывается, решая, какой еще пример привести, - Или получал ответ на вопрос раньше, чем он был задан, потому что тебя вдруг «осеняло»? Может быть, принимал решения, исходя только из личных ощущений о правильном, или неправильном? А встречал людей, которые казались тебе знакомыми, хотя вы никогда раньше не виделись? – Елизавета перечисляла это так уверенно, потому что она переживала такое тысячу раз и, кажется, вообще только поэтому была до сих пор жива. Какие-то знания просто появлялись и все. Какие-то просто брались из ниоткуда, какие-то решения были мотивированы внутренним ощущением необходимости и более ничем. Так это и работало.

- Мы не помним прошлых воплощений, потому что память о них причиняла бы нам боль и сводила с ума, отвлекая от новых свершений, новых начал, новой жизни. Эмоциональный спектр человека слишком часто застит ему глаза и с учетом привязанностей нынешней жизни. Что было бы, помни он прошлые? – Елизавета хмыкает и качает головой, отлично зная ответ. У них-то с эмоциональным спектром были весьма и весьма неоднозначные отношения, - Впрочем, если хочешь знать, то даже для людей существует техника, способная поднять воспоминания прошлых воплощений. И, конечно же, она существует для Иных. Но у меня не ответа на вопрос «насколько это необходимо?», - потому что по опыту Говард, это вообще не было необходимым и никакой значительной пользы ей не принесло. Но если Андрей желал попробовать, она могла бы ему показать, пожалуй.

Вопрос о смерти Елизавету не задевает и любопытство подобного толка она находит вполне уместным. В конечном счете, вопросы о посмертии ей задавали, кажется, вообще все подряд и даже Дозорные. Говард не испытывала к этому времени никакого негатива. Как не испытывала страха перед смертью. Она ведь уже умирала. А потому, на извинения сына Елизавета только качает головой, - Все в порядке. Эта тема вовсе не болезненна для меня, Андрей. Я не считаю, что случилось, что-то, о чем стоит тревожиться, - она коротко улыбается, понимая, как странно подобное звучит для сына, - Правда в том, что я не возвращалась и не предпринимала никаких действий к тому, чтобы вернуться. Я испытывала горькое разочарование из-за того, что вообще оказалась на шестом слое, ведь я весьма высокомерно полагала, что уж мне-то это не грозит, - сухая усмешка касается губ всего на мгновение, - Но оказавшись на шестом слое, я не пыталась вернуться обратно. Остатков моей энергии вполне хватало на то, чтобы гулять по уровням из стороны в сторону. По всем, кроме, разумеется, седьмого, потому что плотность энергии реального мира слишком высока, чтобы можно было вот так просто вернуться, наколдовав себе новое тело. Короче говоря, Андрей, я отлично знала, что это теперь навсегда. И принимала, как должное… - она откидывается на спинку стула, вертя в руках бокал с вином, - Что до твоей сферы, то принцип работы ее прост. Это простейшее заклинание призыва совместно с зарядом энергии, который напитывает Иного достаточно, чтобы он мог какое-то время пробыть на первом слое. Но мне не нужна была сфера для этого. Я могла выходить на первый, но находила это… Неуместным, - зачем? Чтобы мучить тех, кто ее любил и тех, кто в ней нуждался? Чтобы сводить их с ума своей смертью? Чтобы заставлять их страдать? Даже если Елизавета и была на первом слое, она никогда бы не стала показываться никому из тех, кому была дорога и кто был дорог ей. Это было бы жестоко и довольно эгоистично.

- Возвращаясь же к твоему вопросу, я не оживляла себя самостоятельно. С шестого слоя сделать это невозможно. И здесь есть всего два варианта, - она вздыхает, отставляя от себя бокал, - Либо меня вернул сам Сумрак, либо кто-то намного выше сделал это за него. Но как бы там ни было, я вернулась не просто с низким количеством энергии, я вернулась совершенно пустая. Полагаю, что своей энергией я заплатила за свою смерть, свое пребывание на шестом слое и свое возвращение. Как бы там ни было, а ощущать себя пустым сосудом, было весьма неприятно, - она хмыкает и качает головой, ясно давая понять, что теперь это не имеет ровным счетом никакого значения.

- Узнаем, когда я отыщу артефакт, - уклончиво отвечает Елизавета на вопрос о дальности своих поисков. На самом деле, она просто не знает, что ответить. Потому что пока даже не помнит, на чем именно остановилась. Для этого еще будет время. Еще много времени. Время, как известно, для нее пустяк, как и для большинства Иных. А значит, она сможет заниматься своими изысканиями вечность.

- К сожалению, мне не дали доступа к… - женщина делает неопределенный жест рукой, не зная, как точно охарактеризовать случившееся, - Ко всей полноте Дозорной информации, не дали, в том числе, посмотреть и портал. Боялись, очевидно, что я открою его снова, - и она бы открыла, просто знала бы, как с этим управляться и что вообще делать. Тот, кто совершил это до нее, был дилетантом. Зашедшим достаточно далеко, но все-таки дилетантом. Впрочем, это Дозоры не интересовало и их «нет» было достаточно категоричным, - Поэтому я могу лишь предположить, исходя из информации, которую мне все-таки дали. Это был мир коварства и обмана, иллюзий и непостоянства, мир великанов. Он называется йотунхейм. И по моей памяти, это действительно не самое приятное место. Что же до девяти миров Иггдрасиля, то я видела их все. Но бывала лишь в нескольких. Асгард и Хельхейм остались мне недоступны. Хотя, может быть, учись я у Олафа дольше, смогла бы, вероятно, побывать и там. В конечном счете, об Олафе болтают, что он не раз преодолевал ограничения земель Хель.

- Можешь читать все, что захочешь, конечно же, - Елизавета легко взмахивает рукой, явственно давая понять, что не видит смысла ни в каких ограничениях вовсе. Да, ее библиотека была огромна, там можно было затеряться не на дни, а на годы, особенно с уровнем любознательности Андрея. Ну, и что? Он сам решал, как будет верно распределять свое время. Говард могла лишь посоветовать сыну, с чего стоит начать, а к чему не нужно прикасаться вовсе до тех пор, пока он не будет готов. Она-то точно это знала, потому что прочла в своей библиотеке все. Иначе, зачем ее вообще собирать? Кроме того, у сына могло попросту не хватать довольно специфических знаний, чтобы открывать некоторые фолианты и разбирать в них написанное. Подобное Елизавета тоже проходила. Никто не рождался всезнающим, никто даже не становился им, так что ей пришлось выучить немало языков и понять немало базовой материи, чтобы перейти к продвинутой. Впрочем, у нее самой и у Дозоров понимание продвинутого и базового сильно разнились, так что, Андрею предстояло многое постичь, прежде, чем он сможет читать большую часть того, о чем спрашивал. Но это ничего. Елизавета отлично помнила принцип все того же Олафа: стыдно не не знать, стыдно – не хотеть знать вовсе. А за Андреем подобного не наблюдалось.

- Там будет много пока еще непонятного для тебя. Есть вещи, которые поразят воображение. Не стоит начинать с них. Но ты можешь смотреть, читать, листать и просто трогать все, что тебе захочется, - она коротко улыбается, не уточняя, что часть ее учеников именно так и делала первые несколько дней, будучи чертовски впечатленными всем, что успели увидеть. И хотя Барбара не уставала говорить, что лучшим кладезем информации в ее жизни были дневники наставницы, а никакие не фолианты, Елизавета считала, что книги – бесценнейшее из сокровищ и все ее попытки записать на страницах дневника, что-то полезное даже в шестидесяти томах – просто пыль, никчемная мелочь, значение которой, не нужно было переоценивать.

- Я не знаю, сын, - Елизавета смеется, качая головой, - Нет, правда не знаю, так ли это потрясающе, ведь для меня это было естественно с момента моего становления юной девочкой. Миры Иггдрасиля, северная магия, совершенно иное восприятие магии вообще. На меня никогда не действовали ограничения Дозоров, я никогда не была их частью, а потому, все возможные условности были и остаются для меня лишь незначительными мелочами. От того и путешествия по столь близким нам мирам не кажутся мне такими уж удивительными, - она улыбается, отпивая из своего бокала. Ведьма вовсе не смущена удивлением Андрея. Не смущена, не расстроена, не обескуражена. Он вполне мог не поверить ей вовсе и счесть, что мать в своих магических изысканиях вообще начала выдумывать. Это было не так, но пока не увидишь – поверить и впрямь сложно. Елизавета не винила за это сына. Она никого за это не винила, даже когда за глаза ее называли опасной, потому что якобы с огромной своей силой, она совершенно потеряла разум и потому была для всех них бомбой замедленного действия. Елизавета же, как водится, считала, что безумной ей быть не придется, ведь ума-то у нее, как раз, побольше многих и это раздражало представителей Дозоров куда сильнее, чем что бы то ни было еще.

- О, да брось, тебе не за что извиняться, - Елизавета снова легко взмахивает рукой, обозначая свое отношение к возможному скептицизму Андрея, - Пожалуй, если бы не испытывал совсем уж никаких сомнений, я бы забеспокоилась, - женщина тихо смеется, - Критическое мышление очень важно при занятии магией. Никому нельзя верить безоговорочно и на слово. Даже мне, - Елизавета вряд ли когда-нибудь станет обманывать сына, но дело-то было как раз вовсе и не в этом. А в том, что если он научится подвергать сомнениям слова матери, то дальше сумеет применять эту схему и к любому другому человеку тоже. А это, как известно, было весьма ценным в мире, где то один, то другой норовил тебя если не обмануть, то во всяком случае, ввести в явственное заблуждение.

- Это нормально. Ты и не должен это представлять. Тебя ведь никогда не учили ничему подобному, - Елизавета не учила, полагая это ненужным сыну. Сама она находилась со своим жречеством в весьма неоднозначных отношениях и вряд ли когда-то желала приобщить к подобному сына. К тому же, ему предстояло жить не в датском городишке, а среди мира, который навязывал и который предлагал Дозор. Предлагал, потому что ни о каких других мирах вообще не знал и узнать был не способен. Какая удивительно скучная и безальтернативная жизнь.

- Со временем это станет для тебя обыденностью, - она улыбается, отлично зная, о чем говорит. У Елизаветы было множество открытий, которые поначалу очень ее волновали. Но со временем они стали такой же частью ее жизни, как рассвет по утрам  и не производили никакого впечатления. Чем больше Андрей будет узнавать, тем больше таких вещей у него будет. И теперь Говард была убеждена, что действительно будет. Ведь узы, что раньше связывали сыну руки, больше не существовали.

Елизавета нередко думала о том, что она, может быть, ошиблась, когда стала обучать сына магии по той схеме и той стезе, которая была более известна и близка миру, потому что схема эта была Дозорной, да в довесок еще и навязанной, скрепленной Договором, чтобы ни у кого не было ни соблазна, ни возможности выходить за пределы установленных ограничений. Конечно, она следовала в ту пору соображениям интересов сына, которому весьма нелегко пришлось бы, если бы он видел магический мир так, как его видели в Тистеде. Быть может, его вообще сочли бы безумным, ведь две трети того, что он знал бы в таком случае, миру было бы незнакомо вовсе. Но вместе с тем, ей казалось, что не рассказав ему о том, что она знала сама, Елизавета лишила его части его наследия, части тех знаний и того ощущения родства и братства, которое принадлежало ему даже не по праву рождения – это право, как мать, ведьма вполне могла бы ограничить. По праву крови. По праву своего рода. А это были материи и аспекты, лежащие намного выше воли женщины, которая когда-то сама покинула родной дом и всех, кто был ей близок, чтобы идти по иному пути.

Но теперь Елизавете кажется, что эти ошибки, если они вообще были таковыми, не поздно исправить. Андрей уже был знаком с Тистедом и Олафом, возможно, припоминал многое из того, что мать рассказывала ему, когда он был ребенком. Это не было слишком много, но это было тем, что могло положить начало. Андрей сам мог решить, нужно ли ему продолжение и хочет ли он сделать мир за пределами Сумрака частью своей жизни. Потому что Елизавета знала, что увидев подобное единожды, сын вряд ли когда-нибудь сможет об этом забыть. Это меняло восприятие. А восприятие, в свою очередь, изменяло уже все вокруг.

- Теперь всегда, - она коротко улыбается, вовсе не смущаясь этого «теперь», потому что было многое из того, что Елизавета не могла обсуждать с сыном и даже намекать ему, пока он был в Дозоре. Даже если бы он не рассказал никому сам о том многом, о чем Говард могла ему поведать, это могли узнать и против его воли. Теперь же, когда сын был далек от Дозора и, как надеялась ведьма, никогда больше к нему не приблизится, никаких оснований полагать, что информация от него может уйти куда-то дальше, у женщины не было. И она могла рассказывать сыну все, что раньше оставалось для него недоступным. Учить его тому, чему он сам захочет научиться, - Любые вопросы, любые сведения, любая информация. Все, чем я смогу помочь, или просто удовлетворить твое любопытство, - кажется, ее обучение тоже начиналось примерно так. Любопытство, жажда знаний – вот, что вело Елизавету долгие годы. Это после она поняла, что в знаниях крылась настоящая сила и подлинная власть и если она хочет оставаться независимой, ей надлежит обрести и то, и другое. С Андреем вряд ли будет так же. Нет, с Андреем никогда так не будет. Она не позволит ему стать жертвой тех же амбиций, что приводили его мать к результатам, порой, весьма плачевным. Ему доступна будет спокойная и свободная жизнь, потому что Елизавета сможет ее обеспечить. Она достаточно увидела, узнала и усматривала, чтобы годы спустя иметь возможность защитить своих детей от сил, что жестоко властвовали даже не в этом мире – в этой системе ограничений.

- Знаешь, когда я принимала решение, чему тебя учить, - а сын в ту пору был еще ребенком, хотя сути его Иного нутра она никогда не скрывала, - Я и впрямь полагала, что обучение тебя более привычным для всех магическим истинам будет наиболее правильным, потому что именно эти истины были применимы в Санкт-Петербурге в среде Иных, да и по большей части мира, что уж там говорить? – она задумчиво улыбается, откладывая нож и вилку, - Но теперь ты сам волен принимать решение. Теперь ты знаешь, что мир гораздо больше, чем принято представлять в Дозорах. И, конечно, я покажу тебе все, что ты захочешь, но некоторые… Места и явления останутся для тебя недоступными даже при моем участии. По крайней мере, пока обратного не решит Олаф, - как когда-то решил и за нее тоже. Не то, чтобы Елизавета теперь, или тогда был против, но Андрею и здесь предстояло сделать собственный выбор и собственные шаги к постижению мира. Говард, конечно же, не планировала делать сына посвященным жрецом любого из Богов, потому что это накладывало слишком много обязательств, но она знала, что туда, куда не сможет пройти с сыном сама, его сможет провести Олаф. В конце концов, Андрей был кровной частью Тистеда, этого Рода, этой семьи и общности. Возможно, гораздо больше, чем сама Елизавета. И зов, что он услышал, будучи при смерти двести лет назад, был тому самым лучшим доказательством.

- Впрочем, один из ближайших миров я и впрямь могу тебе показать. Вход в прочие, полагаю, мне заказан, - она беззлобно усмехается, качая головой, - Но когда поедем в Данию, и впрямь попросим Олафа. Он не откажет, а вещи, которые ты там увидишь, покажутся тебе удивительными и совершенно не похожими ни на что из того, что ты видел раньше. Может быть, где-то даже пугающими, но в любом случае, такие путешествия меняют нас навсегда, расширяют сознание до неприличных размеров и тебе лучше быть к этому готовым, - преимущество Елизаветы, в этом плане, состояло в том, что она была ребенком, когда начала обучаться всему тому, что ее мог обучить Олаф. Голова ее не была забита шаблонами и установками извне, она легко принимала все новое. Сможет ли так же Андрей? Елизавета не знала. И потому, не собиралась торопиться. Он мог узнать бесчестное количество новых мест, людей и получить бескрайнее количество знаний. Но только так, чтобы это оставалось безопасным для него самого, для его разума и его будущего. В конце концов, никакие знания не стоили жизни ее сына.